Она смотрела, так же как и я, и ее тяжкие стопы выражали отрицание, омерзение, сочувствие, казалось, она и жалеет, и рада была бы меня поддержать, — меня даже и тогда это тронуло, — и вместе с тем испытывает чувство облегчения, что она от этого освобождена. А я так нуждалась в поддержке, потому что с этим обрушившимся на меня ударом — какими-то чарами глазам ее было запрещено видеть — я почувствовала, что почва уходит у меня из-под ног, я видела, я знала, как моя страшная предшественница уже оттесняет меня, и ясно представляла себе, как теперь все обернется после удивительного поведения Флоры. И вот тут тотчас же бурно вмешалась миссис Гроуз. Задыхаясь, она так успокаивала Флору, что я даже в своем крушении испытывала втайне чувство торжества.
— Ее там нет, моя маленькая, и никого там нет — и ничего-то вы не видите, душенька моя! Бедная мисс Джессел? Да как это может быть, когда бедная умерла и ее похоронили? Мы-то знаем, верно, милочка? — путаясь в словах, взывала она к девочке. — Все это попросту ошибка, ну пошутили, и будет, а сейчас пойдем скорее домой!
Наша питомица сразу откликнулась на это с какой-то необычной чинностью; миссис Гроуз выпрямилась, и вот они теперь стояли рядом, словно в каком-то вынужденном заговоре против меня. Флора продолжала смотреть на меня все тем же застывшим взглядом холодного осуждения, а я даже в ту минуту, когда она стояла, крепко уцепившись за платье нашей подруги, молила бога простить меня за то, что я не могла не видеть, — вся ее несравненная детская красота вдруг сразу прошла, исчезла — я уже говорила это, — она стала отвратительной, жесткой, грубой и почти безобразной.
— Не знаю, что вы хотите сказать. Я никого не вижу. Я ничего не вижу. И никогда не видела. По-моему, вы злая. Я вас не люблю!
И после такого выпада, какого можно было бы ожидать разве только от дерзкой уличной девчонки, она еще крепче обняла миссис Гроуз и уткнулась в ее юбки своим страшным маленьким личиком. И, уткнувшись, завопила неистовым голосом:
— Уведите меня отсюда, уведите меня от нее!
— От меня? — ахнула я.
— От вас, от вас! — крикнула она.
Даже миссис Гроуз покосилась на меня в ужасе, мне же не оставалось ничего другого, как снова обратиться к тому обличью на берегу, которое, застыв неподвижно, словно ловило наши голоса на расстоянии и находилось там явно на мою погибель, а не к моим услугам. Несчастная девочка говорила так, будто кто-то со стороны подсказывал ей каждое убийственное слово, и я в полном отчаянии от всего, с чем мне приходилось мириться, только печально покачала головой.
— Если я до сих пор сколько-нибудь сомневалась, теперь все мои сомнения рассеялись. Я жила рядом с чудовищной правдой, а сейчас она уже почти замыкает меня в свой круг. Да, я потеряла тебя: я вмешалась, и ты под ее диктовку нашла безошибочно легкий выход. — И тут я поглядела в лицо нашему адскому свидетелю по ту сторону озера. — Я сделала все, что могла, но потеряла тебя. Прощай.
Миссис Гроуз я только бросила отрывисто, чуть ли не с яростью: «Идите, идите!» — и она в глубоком сокрушении молча обняла девочку и со всей поспешностью, на какую была способна, пошла той же дорогой, какой мы сюда пришли, явно убежденная, несмотря на свою слепоту, что случилось что-то страшное, что мы попали в какую-то беду.