Поворотный круг

Майор вывернул карманы, натряс немного махорочной трухи и тоже закурил. Уселись спинами друг к другу, чтоб было теплее, и так молча просидели до утра: не могли уснуть. Кто-то из пленных громко стонал, посылал кому-то проклятья, кто-то во сне подавал команды, кто-то звал мать…

И только к утру Анатолий все-таки вздремнул. Проснулся от взрыва.

Неподалеку от того места, где сидели они с майором, разорвалась граната. Когда рассеялся дым, все узнали, что ночью умер красноармеец-узбек; вокруг него, соблюдая обычай, уселись земляки и принялись его оплакивать. Гитлеровец с вышки бросил в толпу гранату.

Анатолий огляделся по сторонам. Отовсюду на него смотрели безучастными глазами люди в натянутых на уши пилотках. Одни — отечные, неестественно располневшие, другие — худые и сгорбленные. Люди медленно умирали от голода…

От соседа, молчаливого, обросшего, узнали, что есть в лагере почти не дают. Очень много больных, раненых. При лагере официально существовал госпиталь. Гитлеровские врачи Фрюхте и Гредер ежедневно делали какие-то уколы всем тем, кто попал к ним в госпиталь, но на второй день больные умирали. Вот почему пленные не хотели идти в «госпиталь». Тогда Фрюхте и Гредер сами ходили по лагерю и указывали полицаям, каких больных насильно тащить в «больницу». От истощения и голода кое-кто из пленных не выдерживал и сходил с ума. Таких вылавливали и здесь же, возле лагеря, расстреливали из автомата.

В тот день майор и Анатолий с утра до вечера блуждали по лагерю, где на вытоптанной глинистой земле не было ни единой травинки — все съедено пленными. Они ко всему присматривались, прислушивались, расспрашивали.

Иногда по лагерю объявляли:

— Иван Чиж! Иди к воротам, к тебе пришла жена!

Или:

— Дмитрий Лихошка! Пришла мать…

Тогда сразу же кто-то вскакивал и бежал к воротам. Но порой никто не откликался и не бежал на свидание с родными.

Чаще передавали объявления:

— «Пленные! Кто хочет служить в полиции или в специальных войсковых соединениях, немедленно объявитесь! Немецкое командование предоставит вам приличное жалование, паек и обмундирование».

Но люди не двигались. Они лежали на твердой, вытоптанной земле и молча ждали смерти. Редко-редко кто-то, глядя на товарищей вороватыми голодными глазами, шел записываться в полицию. Таких ненавидели и презирали.

Тихо в лагере. Стража дремлет на вышках. Медленно тянется час за часом, только изредка какой-то сумасшедший запоет или закричит, тогда его пристреливают, и опять все погружается в дремоту.

Чтобы развлечься, гитлеровцы придумали разные соревнования. Большим охотником до всяких выдумок был унтер-офицер Нидерайд, прозванный в лагере «усатой собакой». У Нидерайда было тупое квадратное лицо, черные усики-соплячки и черные мутные глаза. Унтер-офицер был зол на весь мир и всю свою злобу вымещал на пленных. Когда заступал на дежурство Нидерайд, лагерь сникал и настораживался в ожидании неизбежной беды. Все старались пристроиться где-то сзади, кто залезал в норы, которые вырывали в глиняных стенах, чтобы спрятаться от холода и непогоды, кто просто ложился на землю лицом вниз…

Фашист развлекался так: натягивал на колья проволоку и предлагал соревноваться — кто первый перебьет из пистолета проволоку. Как правило, никому из охранников и полицаев это не удавалось. Тогда Нидерайд выхватывал из кобуры парабеллум, прицеливался, и с первого выстрела проволока, жалобно звякнув, распадалась надвое. Потом «усатая собака» кидался в лагерь, и от него, словно ошпаренные, разбегались в разные стороны пленные. Кто попадался на пути, того настигала внезапная смерть.

Был еще один негодяй, по имени Артур. Этот — из колонистов. Чтобы выслужиться у начальства, Артур безжалостно бил пленных тяжелой суковатой палкой. Таких палок у него в запасе был не один десяток, за каждое дежурство пять-шесть таких дубинок ломалось в щепки. Он бил кого попало и за что попало, а то и просто так, для «острастки», как он сам говорил.

— Чего глаза выпятили, варвары? — кричал Артур и бил первого попавшегося. — Разве я не вижу, как ваше змеиное жало переполняется ядом? Вас нужно перебить всех, как собак…

И палка опускалась на головы и спины ни в чем не повинных людей. Когда и это надоедало Артуру, он начинал рыскать по лагерю, выискивая пленных с более или менее пригодными сапогами или верхней одеждой. Найдя такого, он приказывал ему раздеться, разуться. Забирал одежду, обувь, обменивал их на самогон и устраивал пьянку.

Анатолий ходил по лагерю, прислушивался к разговорам пленных, расспрашивал, запоминал. Еще раз встретился с матросом. Теперь тот был уже в рваной шинели — выменял у кого-то на бушлат.

Насмотревшись на порядки в лагере, Анатолий прилег возле майора на сырую землю и сказал:

— Чем помочь, как остановить этот ужас? Протестовать?

Майор вздохнул:

— Не поможет. Перестреляют, и все. Здесь не так надо… Надо любой ценой бежать из этого ада.

Звякнул засов, скрипнула дверь камеры. Фельдфебель заглянул в лист бумаги и гнусавым голосом прогудел:

— Буценко Анатолий! Выходи!