Повседневная жизнь алхимиков в средние века

Даже если эта фантастическая атмосфера, столь любезная сердцу романтиков[6] (которую позднее можно будет встретить на уровне массовой культуры в фильмах ужасов), и не имела ничего общего с реальной обстановкой лабораторий XV века, Виктор Гюго довольно точно описал инструментарий, применявшийся алхимиками. Лишь некая атмосфера «запретности» наложилась на реальные факты. Молодой Виктор Гюго, которому в момент публикации его романа исполнилось двадцать девять лет, не довольствовался простым чтением трудов по алхимии, штудированием старинных книг и манускриптов — он непосредственно общался с людьми, которые еще в начале XIX века верили в возможность реализации Великого Делания. Он хорошо знал, в частности, современного ему алхимика Камбриеля, от которого и позаимствовал обстоятельные легендарные сведения, связывающие собор Нотр-Дам-де-Пари (собор Парижской Богоматери) с тайной алхимической традицией.

Процитируем еще один пассаж:

«Всякий мог заметить… что он [Клод Фролло] часто просиживал часы напролет на паперти, всматриваясь в скульптуры портала… вычисляя угол, под которым смотрит ворон с левой части портала, устремляющий свой взгляд на то таинственное место в соборе, где, определенно, спрятан философский камень…»

Так что же такое алхимия?

По расхожему определению, это — баснословное, но тем не менее почитавшееся некогда реальным искусство превращения посредством столь ревностно хранившихся в секрете способов свинца в золото, одним словом, искусственное изготовление благородного металла. И мы тоже будем исходить из этого традиционного понимания алхимии, лишь дополняя и исправляя его по мере надобности.

Живописные полотна и гравюры, изображающие алхимиков, занятых «деланием» в своих лабораториях, весьма многочисленны, причем некоторые из них достаточно известны (например, произведения Тенирса). И все же они относятся к более позднему, нежели Средние века, времени, появившись в эпоху Ренессанса и получив распространение в последующие столетия. Если картины, наиболее поздние по времени, весьма фантастичны, то полотна XVI и даже XVII века, как правило, достаточно точно отображают реальность. Можно считать, что, несмотря на сдвиг во времени, они дают точный образ колоритной обстановки, в которой разворачивалась деятельность средневековых алхимиков.

Среди редких иконографических документов, восходящих к Средним векам (да и то к концу этого периода), упомянем рисунок в рукописном «Ординале» (XV века), принадлежавшем английскому адепту.[7]

Нортону и хранящемся ныне в библиотеке Британского музея: на нем изображены алхимик и два его помощника, причем фигуры последних вдвое меньше по сравнению с мастером — зримое выражение субординации.

На протяжении всего Средневековья и даже раньше рукописные трактаты алхимиков были весьма многочисленны. Точная датировка большинства из них представляет собой серьезную проблему для историков, однако в некоторых трактатах авторы точно указывают время и место завершения труда. Так, в последних строках «Источника любителей науки», труда алхимика, родившегося в Валансьене, но творившего в столице Лангедока, мы читаем:

Свершил, с охотою приверженный к трудам,
Когда уже не юн я по летам,
В год тысяча четыреста тринадцать,
Когда исполнилось мне дважды по шестнадцать,
А в месяце то было январе,
Во славном граде Монпелье.

Имя сего адепта — Жан де ля Фонтен, возможно, представитель семейства, из которого позднее выйдет знаменитый баснописец. Он занимал судейскую должность (на протяжении своего исследования мы столкнемся с самыми различными родами занятий, коим посвящали себя алхимики, занимая на социальной лестнице места от наиболее высоких до самых низких). Его имя фигурирует даже среди судей, выносивших приговор Жанне д'Арк на процессе в Руане.

Алхимические манускрипты в Средние века чаще всего писались на пергаменте, в ранний период — и на папирусе, иногда на веленевой бумаге и крайне редко на других материалах. Парацельс рассказывал, что ему довелось видеть в Брюнау книгу, написанную на коре грушевого дерева и на восковых табличках. «Длиной в шесть пядей, шириной в три, а толщиной в полторы пяди», хранившаяся в доме некоего гамбургского бюргера, она содержала алхимические максимы Галена и Авиценны.