Повседневная жизнь Берлина при Гитлере

Район Тиргартен (Зоологический сад) превратился в поле битвы. Неповрежденным осталось только здание министерства пропаганды. Геббельс в последний раз обращается к своим соотечественникам через громкоговорители: «Фау-5 уничтожат Россию, Англию, всю Вселенную».[282] Фрау Бэрхен — героиня этих последних дней войны, когда берлинцы (циничные, исхудавшие, потерявшие все, с ввалившимися глазами, похожие на встревоженных птиц) прячутся на этажах полуразрушенных домов. Она и сама живет, если можно так выразиться, в полукомнатке (у которой осталось лишь две стены), где достаточно сделать лишний шаг вправо или влево, и ты провалишься в пустоту. Она называет такие жилища Sperlinger Lust, «услада для воробьев». Она видела старика в гражданской одежде, который вывесил белый флаг на десять минут раньше срока и в результате был расстрелян за 60 секунд до окончания военных действий. Она помогала организовывать первые обеды в оккупированном Берлине: тогда суп стоил 100 марок, а ложка выдавалась под залог в 200 марок. Она видела, видела собственными глазами, в конце апреля, как человек по кличке «золотой фазан», известный гешефтмахер из нацистской партии, пришел в аптеку, которая расположена на маленькой улочке за рейхсканцелярией, чтобы реквизировать яды для «Черного паука». Провизор Шваб сказал: «Я приготовил очень маленькие дозы, достаточные, чтобы заставить человека страдать, но недостаточные, чтобы принести смерть. Это будет наша месть». Какой-то иезуит молится; вокруг него собрались дети в белых одеждах, впервые принимающие причастие, и женщины в черном. Адъютант Геббельса, задержанный тремя русскими, не сомневается в том, что его сейчас расстреляют. Вдруг он кричит: «Шнапс, шнапс!» — и, сорвавшись с места, бежит вместе со своими красными конвоирами туда, где раньше был бар Gruban und Souchay, чтобы достать из тайника в развалинах припрятанные им бутылки. Все четверо тут же напиваются. Одна женщина выменяла на несколько фляг спиртного новенький гроб — и теперь, умиротворенная, сидит в нем, дожидаясь конца войны. Эсэсовцев проводят по улицам, заставляя держать руки за головой, и потом расстреливают у руин Бранденбургских ворот. Русский младший офицер (который расскажет мне об этом эпизоде в 1983 году) спрашивает молоденького немецкого солдата: «У тебя есть невеста?» — «Да». — «Она красивая?» — «Да». — «Хорошо, тогда давай быстрей сматывайся!» В последней стычке танки «Т-34» одерживают победу над «тиграми». Мальчики из «фольксштурма», переодетые в солдатскую форму, еще стреляют. Видела ли фрау Бэрхен, как бежал Мартин Борман?[283] Знала ли, что Гиммлер предал фюрера?[284] Что Геринг, уже некоторое время находившийся в Альпах, в одной из «твердынь национал-социализма», поступил так же?[285] Во всяком случае, она знает, что Адольф и Ева, заключившие брак in extremis уже мертвы, как и семейство Геббельсов. Они все покончили жизнь самоубийством![286] От внимания фрау Бэрхен не ускользает ничего. Она, например, разделала тушу убитой лошади и распределяет между желающими, которые принесли с собой ведра, окровавленные куски мяса. Вернувшись домой, она окликает бродящих по этажам русских солдат, и те, уловив в ее интонации что-то родное, сла вянское, вдруг начинают плакать, как дети, у нее на груди. Эта женщина, в красном платке и больших сапогах, с простонародным выговором, на самом деле есть другое воплощение, другой лик Урсулы. Вот она кипятит в котелке грязноватую воду, оказывает первую помощь раненым мальчишкам, на несколько часов примиряет «черных» и «красных».

Англичане и американцы в Берлин еще не вошли! Между тем Германия Дёница и Кейтеля уже капитулировала.[287] Немцы слышат, как иностранные солдаты просят: «Frau, komm», «Пойдем, фрау», — обращаясь к тридцатилетним женщинам, которым можно дать 60. Солдаты пытаются подманить женщин пальцем или щелкают себя по горлу, что означает: «Я хочу выпить». Десятилетние шалопаи играют в войну, забравшись в перевернутый обгоревший танк, застрявший напротив рейхстага. Берлин сейчас напоминает разрушенный Сталинград. Вокзал Груневальд еще функционирует. Дежурный диспетчер нарочно замедляет ход поездов, чтобы молодые немецкие военнопленные успели выскочить из вагонов! В первом вновь открывшемся театре, украшенном портретами Сталина и Гарро Шульце-Бойзена, одного из руководителей «Красной капеллы» (которого повесили в 1942 году вместе с его сестрой Либертас), играют «Трехгрошовую оперу» Брехта. Весь город пропах смертью, характерным запахом Muckefuck (кофейного суррогата), затхлостью давно не мытых человеческих тел.