Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины

Крушение иллюзий было болезненным. Трудно смириться с тем, что из положения учителя жизни вы падаете до положения простого собеседника. Еще неприятнее сознавать, что политические теории, которые вы проповедуете, — не более чем предмет для интересного разговора, оторванный от реальности. Несмотря на щедрые дары, Дидро уехал из Петербурга обиженным. Он жаловался на невнимание императрицы, хотя камер-фурьерский журнал показывает, что во время его пребывания при дворе императрица беседовала с ним по часу каждый день — редкая милость при ее занятости. Скорее философ сетовал на равнодушие к его теориям, чем к нему лично. Он осмелился подать Екатерине трактат «О предотвращении политических переворотов в России». Такой труд мог вызвать только улыбку у политика, уже 12 лет на практике занимавшегося этим нелегким делом.

Благодарности от Дидро императрица не дождалась. После возвращения из Петербурга философ категорически не советовал художнику Грёзу принимать приглашение приехать ко двору Екатерины, поскольку у нее «взбалмошная голова» и она может отправить его путешествовать по Сибири [817].

К концу царствования, обладая громадным опытом управления, Екатерина разочаровалась в кумирах своей юности. Сегюр видел, как во время путешествия она «везде подробно расспрашивала чиновников, духовных, помещиков и купцов». В завершение разговора о философах государыня сказала: «Гораздо более узнаешь, беседуя с простыми людьми о делах их, чем рассуждая с учеными, которые заражены теориями и из ложного стыда с забавною уверенностью судят о таких вещах, о которых не имеют никаких положительных сведений. Жалки мне эти бедные ученые! Они никогда не смеют сказать: я не знаю, — а слова эти очень просты для нас, невежд».

Грезы о Заире

Когда в «Капитанской дочке» урядник рапортует капитанше Мироновой, что «капрал Прохоров подрался в бане с Устиньей Негулиной за шайку горячей воды», современный читатель недоумевает: почему эти достойные персонажи оказались в одной парилке? Патриархальность отечественных нравов два столетия назад потрясала многих наблюдателей. Эта простота то воспринималась как проявление нравственной чистоты дикарей, то, напротив, казалась признаком развращенности и выглядела хуже воровства. Особенно поражали бани, общие для мужчин и женщин, и совместные купания в реке.

«Мы совершали прогулки в лодках, — писала Виже-Лебрён о жарком июле 1794 года. — И при сем нам встречалось множество купавшихся вперемежку мужчин и женщин. Случалось даже издали видеть молодых людей на лошадях, заезжавших верхом прямо в воду. В любой другой стране подобные непристойности вызвали бы великий скандал; но здесь, где царствует невинность помыслов, все совсем по-другому. Ни у кого нет дурных мыслей, поелику русскому народу присуща первозданная простота. Зимой в семьях все спят вместе на одной печи — муж, жена и дети, а ежели недостает места, то на деревянных скамьях вдоль стен и укрываются одними только овчинами. Славные сии люди сохранили у себя нравы древних патриархов» [818].

Традиция совместных купаний не уходила в прошлое очень долго не только у простонародья, но и у провинциальных помещиков. Один из знакомых А. С. Пушкина времен ссылки в Михайловском, сын хозяина гостиницы в Опочке Иван Лапин вспоминал приезд поэта вместе с сестрами Осиповыми: «Были на городском валу. Собирали цветы. Кидали в речку шляпы и венки. Купались… Пели хором „Ленок“ и „Золото“. Водили хороводы. Купили корзину яблок и кидались ими, как мячиками» [819].

«Я каждый день купаюсь в реке вместе с красавицей Софьей и Пашенькой, — вспоминала Марта Вильмот, для которой и купание с горничной-то было в новинку. — Почти все русские женщины из простого народа плавают, как рыбы, и Пашенька — тоже. Обычно мы ходим на реку в 8 часов утра» [820].

Большинство столичных бань было общими. В них имелись парилки для разных полов, но люди спокойно прохаживались, беседовали друг с другом и выходили на улицу. «В Москве, как и в Санкт-Петербурге, весьма распространены паровые бани с отдельными помещениями для мужчин и женщин, а сии последние, помывшись, выбегают до красна распаренные и совершенно голые и катаются по снегу, несмотря на самый жестокий мороз. Именно этому обычаю приписывают крепкое здоровье, свойственное русским» [821], — вспоминала Виже-Лебрён. Для нее в этой традиции не было ничего непристойного. А вот темпераментный Миранда был откровенно шокирован. Если учесть, что венесуэльца возбуждали даже статуи в парке, то вид множества голых людей поверг его в трепет. В Царском Селе он обозрел мраморную «Бегущую Диану» работы Гудона и не преминул отметить ее «раздвинутые бедра и прекрасные пышные формы» [822].