Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины

С той же деловитостью, с какой Александр Васильевич отдавал распоряжения о размножении лошадей и коров, он беспокоился о «размножении» холопов. Управляющему Семену Румянцеву полководец писал: «Многие дворовые ребята у меня так подросли, что их женить пора. Девок здесь нет, и купить их гораздо дороже, нежели в нашей стороне. Чего ради прошу вас для них купить четыре девицы, от 14 до 18 лет, и как случится, из крестьянок или из дворовых. На что употребите оброчные мои деньги от 150 и хотя до 200 рублей. Лица не очень разбирать, лишь бы были здоровы… Да не можно ль, государь мой, выбрать из моих крестьянских тако-ж дворовых людям в невесты девочку-другую, только чтоб то мужикам было безобидно… Сих девиц извольте отправлять в Ундол на крестьянских подводах без нарядов, одних за другими, как возят кур, но очень сохранно»[566].

Оборот — «как возят кур» — способен возмутить современного человека, но в сущности он не заключал в себе ничего обидного, речь шла о том, что невест можно отправить спокойно, без охраны, в простых крестьянских телегах. Обращает на себя внимание другая фраза: «чтоб то мужикам было безобидно». Имеется в виду недостаток девиц в селе. Если таковой есть, то лучше крестьян не волновать и не отбирать тех, на которых они уже рассчитывают. Кроме того, за обиду родители могли почесть сам факт перевода их дочери из крестьян в дворовые. Это считалось болезненным вопросом, и Суворов в данном случае предпочитал не употреблять барской власти, если семья будет возражать.

Следует пояснить, что крепостные XVIII века слились из множества категорий зависимых людей. Основными были холопы, принадлежавшие барину, и собственно крестьяне, жившие на земле и постепенно закрепленные за ней. В 1718–1724 годах в России прошла подушная перепись, которая соединила холопов с крестьянами в одном сословии. Отныне закон отказывался видеть между ними разницу. Однако в реальности различие сохранялось до самой отмены крепостного права. В крестьянской среде бытовало твердое убеждение, что дворовые — суть хозяйские рабы. А хлебопашцы привязаны не к владельцу имения, а к земле как таковой. Уточним не всегда понимаемую нашими современниками тонкость: дворового холопа можно было продать (в том числе в розницу, хотя практически все объявления предлагают купить семейного слугу вместе с домочадцами и выставляют для них общую цену). Крестьянин же подлежал продаже только вместе с землей[567]. Однако помещик имел право переводить жителей деревень из крестьян в дворовые, чего им, конечно, не хотелось.

На первый взгляд более благополучная жизнь в барских хоромах была предпочтительнее. Но земледельцы так не считали. Для них уход в дворовые являлся понижением статуса. Марта Вильмот описала случай, когда княгиня Дашкова подарила ей крепостную девочку в качестве горничной. «Вечером приехала маленькая Пашенька, и княгиня объявила, что отныне она навечно моя собственность. Бедняжка. Но она никогда не испытает того, что понятие собственность я употреблю во зло. Напротив, я с радостью приняла власть, которую смогу использовать, чтобы дать девочке свободу или, если она ко мне привяжется, взять ее в ту часть света, куда отправлюсь сама. Теперь я считаю себя ответственной за счастье и благополучие своего ближнего. Дай Господи, чтобы я смогла хорошо исполнить свой долг»[568].

Обратим внимание, с какой торжественной серьезностью британская путешественница отнеслась к случившемуся. Произнеся в предыдущих письмах на родину длинный ряд инвектив против рабства, сама Марта не удержалась от соблазна стать владельцем живого человека. Правда, ей казалось, что она приступает к делу с наилучшими намерениями — воспитать крепостную свободной, увезти из страны деспотизма и подарить вольную. Вскоре выяснилось, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Одиннадцатилетняя девочка не только не была готова следовать за новой госпожой в другую «часть света», для нее невыносимым оказалось расставание с родной деревней в двух шагах от имения Дашковой.

«Пашенькина радость от новых платьев была недолгой, — сообщала Марта в следующем письме. — Она сказала мне, что ей здесь очень скучно и что она хочет вернуться домой. Я обещала отпустить ее вечером навестить маму. Это осушило ее слезы, и она стала повторять со мной алфавит»[569].

Надежды сделать ребенка счастливым с каждым днем таяли. «Бедная Пашенька постоянно плачет, и я начинаю сомневаться в своем праве удерживать ее. Если она не перестанет лить слезы, я безусловно отправлю девочку к маме, хоть и знаю, что княгиня будет этим чрезвычайно недовольна. Нарядные платья, куклы и т. д. не могут заменить ребенку потерю душной жалкой хижины, где она свободна и в самый холод может отправиться бегать по улице. И конечно, чужие люди не могут заменить мать…