Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины

Врач советовал захватить с собой в путь «запас терпения с надлежащим количеством веселости». Как человек практичный, он снабдил воображаемых последователей советами по выбору экипажа: «Кузов должен быть крепок и устроен так, чтобы в нем могла поместиться провизия. Если предпочитают, как это обыкновенно делается, ехать днем и ночью, необходимо, чтобы сзади кузов был уклоном, для удобства. Редко попадаются воры и встречаются затруднения или серьезные опасности, но не мешает иметь при себе оружие, чтобы внушить другим уважение и вежливость»[662].

Доктору понравилась зимняя езда. На занесенной снегом дороге сани развивали большую скорость, а обитые изнутри мехом кареты не пропускали стужу.

Зато зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Как стих без мысли в песне модной,
Дорога зимняя гладка.
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши тройки…

Живи Димсдейл полувеком позже и умей читать по-русски, он бы согласился с поэтом. «Все, кому случалось проводить зиму в России, знают, что там умеют предохранить себя от холода, — писал он. — Так что от мороза нисколько не страдают, как бы ни сильна была стужа. Наша маленькая пациентка была укутана в шубу; в карете был медвежий мех, таким же мехом были обиты дверцы; для ног был двойной меховой мешок. С такими предосторожностями нечего было бояться»[663].

Имелись специальные экипажи с подогреваемым полом: под доски помещались закрытые железные ящики, в которых лежали горячие угли. Но такая роскошь была доступна немногим. В России доктор впервые увидел, как повозки переставляют с колес на полозья, и оценил разнообразие местных средств передвижения: «Экипаж, которым снабдили меня… был так поместителен, что в нем уложился мой матрац; в нем я мог сидеть и лежать, как бы мне ни вздумалось. Для теплоты он был отовсюду заперт, но в нем были окошки и небольшой фонарь со свечой…

С нами были провизия и вино, так что мы ехали день и ночь и останавливались только на короткое время для кушанья или для перемены лошадей. Стужа была жестокая, так что, осмотревши на первой станции наше вино, мы нашли его замерзшим, а бутылки лопнувшими. Мы так были укутаны шубами, что нисколько не терпели от холода, хотя бутылка венгерского… замерзла не дальше, как на расстоянии одного фута от моей головы»[664].

Однако не все иностранцы умилялись на снежные тракты. Некоторые категорически отказывали русским дорогам в привлекательности в любое время года. Мисс Вильмот, повсюду сопровождавшая княгиню Дашкову, равно мучилась и в распутицу, и в гололед. «Земля покрыта снегом, — писала она родным, — леса уже не зеленые, а белые, и каждое дерево стоит в богатом снежном наряде, но этим диким и красивым пейзажем можно любоваться не дольше получаса: от ослепительной белизны глазам становится больно. Мне не понравилась езда в санях, когда они, как по зубьям пилы, движутся по комьям льда; думаю, ни один несчастный на борту корабля не страдал больше меня. Мы закутаны в меха, меховые одеяла под ногами должны хранить тепло, но все напрасно — через 12 часов пути от нашего дыхания обшивка экипажа покрылась крохотными сосульками»[665].

Европейцев удивляла русская манера сокращать дорогу за счет непрерывности движения: «Ездят обычно и днем, и ночью, засыпая в кибитке, как в кровати». Многие предпочли бы обрести кров на станции, но об удобствах последних мы уже говорили: «…клопы да блохи / Заснуть минуты не дают». Смена казенных лошадей — особая статья дорожных жалоб. Но как ни странно, они появляются не раньше рубежа XVIII–XIX веков. Не потому, что во времена Екатерины II станционные смотрители были меньшими тиранами, чем при Александре I и Николае I, а потому, что в предшествующую эпоху пенять государственным чиновникам на то, что они придерживают лошадей в ожидании казенных курьеров или сановного лица, никому в голову не приходило. Если путешественник следовал, как тогда говорили, по казенной надобности, он показывал на станции специальный документ — подорожную — и получал лошадей без проволочек.