Повседневная жизнь блокадного Ленинграда

Читая записки командующего Волховским фронтом К.А. Мерецкова, обращаешь внимание на одну их особенность. В них почти отсутствует подробный анализ каждой из операций и редко говорится о причинах их провалов. Повсеместно, однако, встречаешь оговорки о том, что хотя наступление и не удалось, но смогли сковать дивизии противника, задержать их дальнейшее продвижение, «перемолоть» их и помочь другим фронтам. По этой канве, вероятно, и составлялись отчеты о неудачных операциях, отправляемые в Ставку. Все это так, но наступление вблизи Ленинграда предпринималось не для сковывания войск, а для прорыва блокады — а именно этого и не удалось достичь. На Невском пятачке, где мог уместиться лишь один полк и где, согласно официальной версии, «перемалывали» несколько немецких дивизий, «перемолотыми» оказались и советские войска — 140 тысяч солдат погибли на этом крохотном плацдарме, с которого до захвата его противником в апреле 1942 года так и не удалось нанести даже ограниченный удар.

На войне как на войне — за всё платили жизнями стойких, неприхотливых в быту русских солдат, героически выполнявших свой долг, но погибавших в безвестности. А причины писать так, как он писал, у Мерецкова, несомненно, имелись. В каждой из последующих операций повторялись все те же недостатки, которые были присущи предыдущей: они либо устранялись медленно, либо вовсе не устранялись.

Судьба страны в 1941 — 1943 годах решалась на других фронтах. Ленинградский и Волховский фронты являлись второстепенными. Не для них предназначались самые боеспособные войска, не им передавали самые мощные танковые части. Провал планов тотального наступления на всех фронтах в конце 1941-го — первой половине 1942 года послужил для советского командования наглядным уроком. Совершенствование его оперативного мастерства не могло не заметить и руководство вермахта, правда, в целом не ставя его высоко. Германское командование смогло наладить снабжение Демянского «котла» в 1942 году — но ведь это был «котел», куда попали немецкие войска, а не русские. Снижались, и порой весьма ощутимо, потери, понесенные красноармейцами. Во время Ленинградской оборонительной операции 1941 года погибли около 40 процентов от числа войск, сдерживавших немецкий натиск. В последующих операциях (Тихвинской, «Искра», Ленинградско-Новгородской) цифра потерь обычно составляла 10 процентов. Более умелым стало применение сковывающих и отвлекающих маневров, точечных ударов авиации, войска снабжались автоматическим оружием. Но полностью изменить устаревшие тактические приемы не удалось — они, правда, нигде не меняются быстро.

Глава вторая. Улицы

Улицы города никогда не были пустыми. Здесь видели и людей, безучастных ко всему, и тех, кто стремился выжить любой ценой. Здесь пульс блокадного Ленинграда ощущался сильнее всего. Шли туда, где был хлеб, шли к тем, кто нуждался в помощи, шли, провожая в последний путь, шли по заснеженным улицам, шатаясь и падая, умирая и прося о поддержке, — шли, шли, шли…

Первые бомбежки обезобразили город воронками, руинами, поваленными деревьями, битым кирпичом на залитых кровью мостовых, выброшенной из домов мебелью. Всюду виднелись оборванные провода, под ногами хрустело стекло. З.В. Янушевич вспоминала, как после попадания бомбы в один из домов были разбиты окна всех зданий на расстоянии 200—300 метров от него ^{9}.

Места, пострадавшие от обстрелов, огораживали рогатками, вывешивали таблички, предупреждавшие об опасности. Боялись и неразорвавшихся бомб, ушедших глубоко под землю, и накренившихся, готовых упасть в любую минуту остовов зданий. До того времени, пока это зрелище не стало привычным, у заграждений часто собиралась толпа, обычно молчаливая. В сентябре—ноябре 1941 года, пока город еще не пришел в упадок, пока спасатели могли оказать помощь каждому, улицы старались расчищать от обломков и даже восстанавливать разрушенные дома. Так, 6 ноября 1941 года выложили кирпичом первый этаж разбомбленного левого крыла здания Кировского театра ^{10}. Потом на руины перестали обращать внимание. Не имелось ни сил, ни средств убирать их, как не было и уверенности в том, что завтра они снова не превратятся в груду камней.

Места, наиболее опасные при артобстрелах, отмечались надписями на домах. Окна и даже двери магазинов, предприятий и учреждений обкладывались мешками с песком, заколачивались досками и щитами из фанеры. Входили в них часто не с улицы, а со двора ^{11}. Одному из приехавших в Ленинград летом 1942 года запомнилось, что во многих уцелевших зданиях были разбиты стекла ^{12}. Пустые глазницы домов сразу придали улицам мрачный колорит, наложивший неизгладимый отпечаток на символику блокадного Ленинграда. Зияющие раны города старались прикрыть огромными плакатами из картона и фанеры. Но не было таких щитов, которые могли бы целиком заслонить собою разрушенный дом — раны кровоточили всюду.