Повседневная жизнь Дюма и его героев

Относительного благополучия и умеренности в расходах Дюма можно было добиться лишь в том случае, если его финансовыми делами занимались другие люди. Ведь сам Дюма даже не знал точного количества переизданий своих книг и числа проданных экземпляров, не особо следил он и за театральными сборами. Если же он начинал чего-то требовать от издателей, то чаще всего они в очередной раз надували его: как, например, издатель Мишель Леви, с которым Дюма попробовал вести тяжбу. Д. Циммерман приводит итоги процесса: для того чтобы уладить дело полюбовно, Дюма практически позволил себя обокрасть. «Вместо 700 тысяч франков, целого состояния, на которое он имел право в качестве компенсации за незаконные тиражи, он получает лишь 120 тысяч в обмен на передачу в полную собственность Леви всех написанных и будущих своих произведений вплоть до декабря 1870 года. Как если бы дата его смерти уже была известна».[88]

Во второй половине пятидесятых годов финансовые дела писателя несколько наладились. Но это была не его заслуга: по счастью, ими занялся хранитель его прав Гиршлер, «который странным образом попутно сам ничуть не обогатился».[89] Видимо, Провидение приставило наконец к воспевавшему его писателю честного человека, чтобы не дать Дюма окончательно разориться. Сам же он продолжал при этом объявлять сборы пожертвований и участвовать в них. Собирали на могилу актрисы Мари Дорваль, на памятник поэту Э. Моро, на нужды всех и вся, зачастую совершенно не нуждавшихся. Дюма был не из тех, кому тяжело расстаться с деньгами.

Вывод из вышесказанного один: деньги, конечно, были для Дюма ценностью, он всегда стремился их заработать, но они были ценностью не абсолютной: он зарабатывал их, чтобы тратить, так как деньги для него были лишь средством, но не целью. Настоящими ценностями для него были честь, дружба и сама жизнь с ее радостями. Ценностная ориентация любимых героев Дюма по большей части такая же.

В этом отношении интересно обратиться к анализу творчества Дюма в книге Д. Фернандеса. Он справедливо отмечает, что во время правления Луи-Филиппа наступила эпоха быстрого возвышения национальной буржуазии, которая «навязывала нации новую мораль, основанную на уважении к порядку, стремлении к пользе и культе выгоды. На троне Франции оказались Их Величество Деньги».[90] По словам Фернандеса, реакция литераторов на подобные изменения была резко отрицательной. Бальзак отнесся к наступлению «банковского идолопоклонства» с «испуганным восхищением». Стендаль «искал в Италии убежища от пошлости соотечественников». Флобер проявлял «навязчивую фобию в отношении всего «буржуазного»». Дюма заявил протест менее явным, но не менее оригинальным способом: «… он предпринял попытку в период самого расцвета материализма и духа наживы возродить рыцарский идеал Франции, существовавший до Кольбера… воспев в «Трех мушкетерах» идеологию дуэли, молодецкой удали, блестящего бескорыстия; описав в романе «Двадцать лет спустя» Фронду как последний всплеск героического бунтарства; и, наконец, подробно рассказав в «Виконте де Бражелоне» о том, как одна эпоха сменилась другой. (…)

«Виконт де Бражелон» — это долгая ностальгическая элегия. Дюма мог бы назвать этот роман «В поисках утраченного барокко».[91]

Такая трактовка трилогии о мушкетерах вполне соответствует духу времени, в котором жил ее автор. Действительно, в «Трех мушкетерах» Дюма специально оговаривает, что во времена Людовика XIII — «времена меньшей свободы, но большей независимости» («Три мушкетера», II) — были другие понятия о гордости, «дворянин получал деньги из рук короля и нисколько не чувствовал себя униженным» (VI). То есть подарок монарха не подразумевал точного соответствия количеству затраченного на службу времени и отнюдь не походил на зарплату. Честь современников Дюма запрещала брать то, что не заработано; отношения стали более меркантильными и упорядоченными. Нелюбовь к королям не позволяла получать дары по их произволу: независимый гражданин хотел быть равен любому другому, а потому не желал брать больше, чем мог дать, не желал быть кому-либо обязанным. Д. Фернандес усматривает зачаток новых отношений в поведении Людовика XIV, когда тот в «Виконте де Бражелоне» отказывается принимать подарки от Фуке и Мазарини.

В целом, с такой трактовкой трудно не согласиться. Но думается, что объяснять отношение Дюма к деньгам исключительно его желанием «не обуржуазиться»[92] было бы некоторым упрощением. Образы жизнелюбов, не скупящихся использовать все свои средства, чтобы отведать полноты жизни, и не желающие, подобно Скупому рыцарю, корпеть над лежащим мертвым грузом богатством, существовали во все времена. Этот тип людей вечен, и Дюма явно принадлежит к нему. Живи он в XX веке или в XVI, его отношение к богатству, думается, было бы таким же. Во все времена было известно: внутренне свободный человек умеет, по словам Киплинга, «все потерять и нищим стать, как прежде, и никогда не пожалеть о том».