Повседневная жизнь древнегреческих женщин в классическую эпоху

«Он женился на дочери Исхомаха: прожив с ней менее одного года, он взял ее мать, и этот человек, последний из презираемых, жил с матерью и дочерью, жрицей божественных Матери и Дочери[91]: они вместе жили в его "доме"! Дочь Исхомаха рассудила, что лучше умереть, чем жить в подобном стыде: она попыталась повеситься, но ей помешали; вернувшись к жизни, она бежала из "дома": мать прогнала дочь. Насытившись ею, Каллий отослал ее. Она сказалась беременной от него; но когда она родила сына, Каллий не признал его своим. Родственники женщины, приняв ребенка, пришли к алтарю с пожертвованием на праздник Апатуриев и пригласили Каллия начать жертвоприношение... Положив руку на алтарь, он поклялся, что у него нет и никогда не будет другого сына, кроме Гиппоника, рожденного от дочери Главкона, и что, если он солгал, да сгинут он сам и весь его род... Итак, некоторое время спустя он вновь возобновил связь с этой старухой, бесстыднейшей из женщин, перевез ее к себе, а этого сына, уже большого, представил Керикам, заявив, что он его. Каллиадес возразил против того, чтобы он за него ходатайствовал; но Керики проголосовали согласно закону их коллегии, которая позволяет отцу представлять им своего сына, если он клянется, что это его ребенок. Возложив руку на алтарь, Каллий поклялся, что это его законный сын, рожденный от Хрезиллы. Это был тот самый, от которого он раньше отказался...»

Неужели эта мать — нимфа «нашего» Исхомаха? Историки античной Греции — люди осторожные и не решаются идентифицировать мегеру Хрезиллу с нежной безымянной особой из «Домостроя»; к тому же плохо совпадают даты, если считать, что пара является современниками эпохи (около 325 года до н. э.?) написания трактата. Но ничто не мешало Ксенофонту выбрать своего Исхомаха за его превосходные управленческие качества из недавнего прошлого, когда Афины, как и составляющие город «дома», процветали. Следовательно, трактат представлял «диалог между прошлым и настоящим»[92]. Вот как жизнь в «доме» превращает нежную, благоразумную нимфу, любимую и уважаемую, в разбитную вдовушку, гарпию... Можно было бы поверить в поучительную историю Ксенофонта, если бы не случай, руководивший связью двух текстов, включивший вторую историю в журнал различных фактов. Хотя вряд ли стоит делать из нее какой-то другой вывод, кроме одного: «дом» существовал и потом... умер. Тем не менее остается осадок от всего того, что говорилось до этого момента о браке. Речь шла о первом браке. Вдова же, женщина, уже послужившая какому-то «дому» и переданная в другой «дом», чтобы делать там детей, а следовательно, разведенная, эта женщина, которую ее значительное приданое — в данном случае очень большое — делает менее зависимой от мужа, не имеет ничего общего с нежной нимфой. Отсутствие девственности, с одной стороны, и воспитание мужа, невинность, огромная разница в возрасте — с другой. Повторные браки встречаются часто. Демографический дисбаланс между супругами, то есть между тридцати-сорокалетними мужчинами и пятнадцати-двадцатипятилетними женщинами, сильно увеличивается благодаря специфической морали мужчин, морали войны, сформировавшейся в эту эпоху в Афинах (откуда перенаселение «дома» Аристарха). Психологические условия, в которых оказываются эти нимфы, не имеют ничего общего с психологическими условиями первой брачной ночи какой-нибудь parthenos.

После 451 года до н. э. и того закона Перикла, который впоследствии помешал ему самому, брак в Афинах стал возможен только в системе «домов».

Глава 6. Женщины вне«дома»: от Аспасии до Ниры