Повседневная жизнь Древней Руси

Просто схватить и перебить посольство у княгини сил не было. Для этого, как и раньше, нужны были воины. Но двойная месть очень подняла ее в глазах дружинников. Недаром Древнейший сказитель с восторгом описал ее действия, а летописцы были настолько ими довольны, что ничего в тексте не меняли. Когда Ольга пошла в Деревскую землю, «мало дружины» у нее появилось.

«Вот уже иду к вам, — послала гонца Ольга, — приготовьте мне много меда у города, где убили моего мужа, да поплачу над гробом его и сотворю тризну». Тризна, если верить восточным авторам, была у славян укоренившимся обычаем. Она устраивалась не сразу после похорон, но некоторое время спустя. Именно на тризне вдова, горюя о муже, могла покончить с собой. И многие славянские женщины X века, судя уже не только по письменным источникам, но и по археологическим раскопкам, так поступали. Возможен был, судя по былинам, и обратный вариант, когда муж уходил в могилу вслед за женой, доказывая, что любовь сильнее смерти. Просто археология этой последовательности не улавливает.

Древлян возможность соблюдения женой древнего обычая не пугала. И без Ольги власть на Руси переходила к их князю как к победителю, не затрагивая власть русских воевод, типа Свенельда. И с Ольгой им, скорее всего, пришлось бы утверждать эту власть на переговорах с другими союзами племен и силой оружия. Коли вдова удавится на могиле Игоря — это будет достойным завершением эпического убийства русского князя. А вдруг да Ольга, всласть поплакав и исполнив все приличествующие обряды, и впрямь по доброй воле выйдет за их князя Мала? Это несколько облегчит для них наследование власти… Так что древляне, в предвкушении захватывающего праздника, свезли со своей земли и еще заново сварили меда «зело много».

Если бы просочился слух о судьбе двух посольств, Ольга была обречена на лютую смерть. Она не медлила — пришла к древлянам налегке и великим плачем плакала над могилой Игоря. По ее приказу «люди» (неясно, местные или пришлые) насыпали большой холм и справили на нем тризну, то есть пели, плясали и пили, провожая на тот свет душу покойного.

Во время пира, когда отроки Ольги обносили древлян питьем, кто-то из местных спросил в последнем проблеске трезвости: «Где дружина наша, которую послали за тобой?» «Идут за мной с дружиной мужа моего», — ответила Ольга. Как видим, киевской дружины Игоря при ней не было. Зато остроумие присутствовало в полной мере. Дружина Игоря (настоящие мужи, а не люди, оставившие своего князя погибать) шла не за Ольгой. Она шла за своим князем в загробном мире. И там же шествовали за князем обе делегации древлян.

Мужчины, как обычно, не оценили женского остроумия. По обыкновению, прекрасно отраженному в древнерусской литературе, они просто не поняли смысла игры женских слов. Древлянские мужи сели пировать и веселиться, наблюдая рыдания княгини.

Когда древляне упились, княгиня отдала странный приказ: «велела отрокам пить за них». Она отошла в сторону, а дружинники перерезали пьяных. Число жертв достигло в глазах сказителя пяти тысяч, но важно не количество: это были знатнейшие люди, способные поднять землю против малолетнего князя Святослава в Киеве. Звуки резни — а она и в меньших масштабах не могла быть бесшумной — не слишком дисгармонировали с положенным на тризне диким весельем, перемежающимся с воплями скорби.

Приказ Ольги «пить за них» объясняется тем, что она с кучкой людей находилась в сердце вражеских владений, у столицы древлян, где был убит и похоронен ее муж. Чтобы в Искоростене не заподозрили неладное, гулянка на могиле Игоря продолжалась среди трупов, когда Ольга с немногими имевшимися у нее тяжеловооруженными воинами уже бежала назад. Легконогие отроки — младшая дружина — могли догнать ее в пути. Изображая «продолжение банкета», княгиня оттянула начало преследования и добралась в Киев живой.

Уже много веков историки пытаются дать действиям Ольги моральную оценку. Составитель Древнейшего сказания и последующие летописцы были в восторге от ее действий, хотя, как увидим, по-разному. В любом случае люди, способные живо представить себе ситуацию, признавали за действиями Ольги целесообразность. Никто не упрекал ее в «лишней» жестокости. Но с XIX века модное морализаторство побудило историков «оправдывать» княгиню. Дескать, время было трудное, нравы кровожадные… «Не удивляемся жестокости Ольгиной, — написал еще Н. М. Карамзин, — вера и самые гражданские законы язычников оправдывали месть неумолимую; а мы должны судить о героях истории по обычаям и нравам их времени»[142].