Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет

«В то время все в России принимало характер благости, милосердия, снисходительности и вежливости, — вспоминал Ф. Булгарин. — Приближенные к государю особы перенимали его нежные формы обращения и старались угождать его чувствованиям — и это благое направление распространялось на все сословия»^{17}. Александр I, подобно королю Людовику XIV, ценил в своих подданных благовоспитанность и светскость. «Примером к тому, что настоящая благовоспитанность состоит в том, чтобы облегчать, а не усложнять отношения с людьми, служил известный анекдот, как Людовик XIV, испытывая одного gentilhomm'a, прославленного за свою учтивость, предложил ему войти в карету раньше его — короля… Тот немедленно повиновался и сел в карету. "Вот истинно благовоспитанный человек", — сказал король»^{18}.

Манера светского поведения уже не насаждалась указами царя. Верховным судьей нравов стало общественное мнение. А личный пример Александра, который, по словам современника, «знанием приличий превосходил всех современных государей», служил эталоном светского поведения.

«У него нет свиты, — сообщает в одном из "петербургских писем" граф Жозеф де Местр. — Если он встречает кого-либо на набережной, он не хочет, чтобы выходили из экипажа, и довольствуется поклоном»^{19}.

«Хотя я и знал государя по тому, что он сделал великого и благородного… но, сознаюсь, я был поражен его манерой беседовать, ясностью его мыслей и выбором выражений. Это был чистокровный француз со всей его элегантностью и со всей его энергией», — так отзывался об Александре другой французский эмигрант, граф Мориолль^{20}.

Не менее лестные характеристики давали императору и наши соотечественники. А. Н. Голицын с восхищением говорил об Александре: «..доселе я знал аристократию рода, умел подмечать иногда аристократию ума и таланта, но вижу, что есть еще третья аристократия — сердца»^{21}.

«Старики всю жизнь помнили про обаяние его улыбки, — писал П. Бартенев, — а Сперанский отзывался про него: "Сущий прельститель!"»

Многие мемуаристы отмечают рыцарское отношение императора к дамам. По словам графини Эделинг, «Государь любил общество женщин, вообще он занимался ими и выражал им рыцарское почтение, исполненное изящества и милости»^{22}.

Император Николай I был не менее любезен в обращении с дамами. «Разговаривая с женщинами, он имел тот тон утонченной вежливости и учтивости, который был традиционным в хорошем обществе старой Франции и которому старалось подражать русское общество…»^{23}.

«Тон утонченной вежливости» не мешал, однако, Николаю I требовать от своих подданных строгого соблюдения правил придворного этикета.

«Следующий пример доказывает, как смотрит император на этикет вообще и в особенности там, где дело касается его дочери[3], — читаем в записках Гагерна "Россия и русский двор в 1839 году". — На одном балу он разговаривал с австрийским посланником Фикельмон, как его прервал новый камергер великой княгини Марии и сказал графу Фикельмон: "Madame la duchesse de Leuchtenherg vous prie, Monsieur l'ambassadeur, de lui faire l'honneur de danser la polonaise avecelle"[4]. Император, выйдя из себя, запальчиво сказал ему: "dourac! — apprenez que je n'entends pas qu'on park de M-me la duchesse de Leuchtenberg, mais bien de S. A. Imperiale Madame la Grande-duchesse Marie Nicolajewna; et quand Madame la Grande-duchesse Marie engage quelqu'un a danser avec elle, c'est une politesse quelle fait, et non honneur qu'elle demande"[5]. Камергер был отставлен и удален, а обер-камергер Головкин получил выговор, что такого дурака представил в камергеры»^{24}.

Некоторые указы Павла I были отменены Александром I. Многие же оставались в силе и в последующие царствования. Например, в театре «в присутствии государя придворный этикет запрещал аплодировать прежде него…»^{25}.

«По строжайшему этикету» запрещалось обгонять экипаж императора. Знаменитый скульптор барон П. К Клодт не раз осмеливался нарушить это правило, точнее, закон.

«Как-то, проезжая в коляске, запряженной парой своих "арабов", Петр Карлович заметил экипаж царя (Николая I. — Е.Л.), не спеша ехавший по набережной в сторону Марсова поля. Петру Карловичу надобно было в те же края.

По строжайшему этикету обгонять императора запрещалось, поэтому кучер вопрошающе обернулся. В ответ ему было:

— Пошел!

И белоснежные помчались. И в мгновение обошли самодержца.

Царь оторопел, но, вглядевшись, узнал "своего барона" и погрозил ему вослед.

И надо же было случиться такому: вскоре история повторилась. Тут уже кучер Петра Карловича без всякого вопрошания решился на обгон. А кучер императорский, затаивший в душе своей профессиональную обиду на нарушителя этикета, ни о чем царя не спрашивая, послал и свою пару вперед. Так мчались они с угрозой захлестнуться постромками или опрокинуться, ударившись колесом о какую-либо каменную тумбу.