Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет

Волокитство, напротив, ускоряет лета, уменьшает цену благосклонностей и приближает время, в которое ими пренебрегают. Повторим же искреннейшее желание наше, чтоб женщины соделывались день ото дня больше кокетками!»

Глава XV. « Молодой человек, входящий в большой свет, на великий и опасный опыт себя поставляет » {1}

«Молодой человек, желающий быть принятым в большом свете, необходимо должен иметь следующие качества: говорить по-французски, танцевать, знать хотя по названиям сочинений новейших авторов, судить о их достоинстве, порицать старых и все старое, разбирать играемые на театрах пьесы, уметь завести спор о музыке, сесть за фортепиано и взять небрежно несколько аккордов или сыграть что-нибудь затверженное, или промурлыкать романс или арию; знать наизусть несколько стишков любимого дамами или модного современного поэта. Но главнее всего — это играть в карты по большой и быть одетым по моде. Кто имеет все эти достоинства, тот может с честью явиться на сцену модного света»^{2}.

Это свидетельство современника явно проникнуто иронией и все же оно дает представление о «салонных талантах», не приносящих, по словам М. Д. Бутурлина, «никакой существенной пользы, но тем не менее служащих как бы паспортом и рекомендацией в то высшее общество, от одобрительной улыбки которого зависит нередко карьера юношей, вступающих в это общество»^{3}.

Одним из важных условий «комильфо» для светского молодого человека было умение непринужденно чувствовать себя в любой ситуации. Чтобы овладеть этим искусством, юный дворянин должен был в первую очередь преодолеть робость и стеснительность.

Как пишет Ю. М. Лотман в статье «Декабрист в повседневной жизни…», «подлинно хорошее воспитание культурной части русского дворянства означало простоту в обращении и то отсутствие чувства социальной неполноценности и ущемленности», которое определяло поведение разночинца. «Общий порок всех тех, которые выходят из гимназии и университета, тот, что даже если они и хорошо учились, то все у них недостает обращения и познания людей. Они дики, робки, неловки, не мастера изъясняться…»^{4}.

Вспоминая бал, устроенный 12 декабря 1824 года в Зимнем дворце в честь рождения императора, А. Е. Розен отмечает: «…приятно было видеть, с какою непринужденностью, держа шляпу свою в руке не по форме, беседовал с государем обер-офицер, флигель-адъютант барон Строганов и что эта непринужденность доставляла удовольствие самому государю»^{5}.

Всякая неловкость считалась признаком дурного воспитания. Один неловкий жест мог отразиться на карьере молодого человека. Курьезную историю рассказывает о себе П. Б. Козловский, вспоминая время, когда он служил секретарем у канцлера графа Н. П. Румянцева: «Однажды диктовал он мне важную депешу. Не знаю, каким образом, но в поспешности моей вместо песочницы взял [я] в руки чернильницу и опрокинул ее — на депешу? Нет, но на щегольские белые штаны канцлера. Эта опрокинутая чернильница решила мое повышение. Румянцев поспешил удалить меня от себя, такого неловкого секретаря. Он мне дал в министерстве своем место, на котором мог я управлять делами, а сам мало писал. Без этого маловажного и смешного приключения я, может быть, и ныне еще томился бы в нижних чинах»^{6}.

Весьма примечательная характеристика молодого человека содержится в дневнике А В. Никитенко: «Он превосходно танцует, почему и сделан камер-юнкером. Он исчерпал всю науку светских приличий: никто не запомнит, чтобы он сделал какую-нибудь неловкость за столом, на вечере, вообще в собрании людей "хорошего тона"»^{7}.

«Я был слаб и неловок, — признается В. И. Танеев. — Отец жестоко сердился, когда я разбивал посуду, обрезывал себе палец.

В одном из пансионов, в которых он учился, воспитанникам было строго запрещено облокачиваться на стол, прислоняться к спинке стула, прикасаться друг к другу. За нарушение этих правил били по рукам линейкой, секли розгами. Отец отличался сдержанными и изящными манерами. Он всегда говорил, что обязан этим той дисциплине, которой подвергался в пансионе.

Он строго приказывал мне сидеть всегда прямо, и сидя за столом держать всегда руки на столе. Впрочем он не сек меня в случае нарушения этого правила»^{8}.

«Робость делает обыкновенно дикими, каковыми быть весьма невыгодно; привычка к общежитию есть один из главнейших союзов, связующих людей»^{9}.

«В большом свете застенчивость считается главнейшим пороком», — говорит граф Фольгин в комедии М. Н. Загоскина «…Урок волокитам».

«Сколько скромность украшает всякого, особливо юношу, столько застенчивость делает его жалким. Это паралич на все умственные и душевные силы, во все время продолжения припадка. Застенчивость природная может еще быть чрезвычайно усилена сознанием неловкости, когда при воспитании пренебрежены гимнастические упражнения, танцевание, уменье кланяться и пр.»^{10}.