Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет

Помню в Москве одного Раевского, лет уже довольно пожилых, которого не звали иначе как Зефир Раевский, потому что он вечно порхал из дома в дом. Порхал он и в разговоре своем, ни на чем серьезно не останавливаясь. Одного Василия Петровича звали Василисой Петровной. Был король Неапольский, генерал Бороздин, который ходил с войском в Неаполь и имел там много успехов по женской части. Он был очень строен и красив. Одного из временщиков царствования императрицы, Ивана Николаевича Корсакова, прозвали Польским королем, потому что он всегда, по жилету, носил ленту Белого Орла…

Была красавица, княгиня Масальская (дом на Мясницкой), la belle sauvage — прекрасная дикарка, — потому что она никуда не показывалась. Муж ее, князь мощи, потому что он был очень худощав. Всех кличек и прилагательных не припомнишь»^{2}.

Обычай давать прозвища был распространен не только в Москве, но и в Петербурге.

«То же в старое время была в Петербурге графиня Головкина. Ее прозвали мигушей, потому что она беспрестанно мигала и моргала глазами. Другого имени в обществе ей не было»^{3}.

Разнообразны были прозвища однофамильцев.

«Так как князей Голицыных в России очень много, то они различаются по прозвищам, данным им в обществе, — читаем в записках Ипполита Оже. — Я знал княгиню Голицыну, которую звали princesse Moustache[153], потому что у ней верхняя губа была покрыта легким пушком; другая была известна под именем princesse Nocturne[154], потому что она всегда засыпала только на рассвете. Мой же новый знакомый прозывался le prince cheval[155], потому что у него было очень длинное лицо»^{4}.

«Да Голицыных… столько на свете, что можно ими вымостить Невский проспект», — писал брату А. Я. Булгаков.

Известен был Голицын, прозванный Рябчиком, был Голицын-кулик, Голицын-ложка, Голицын-иезуит, «Фирс», «Юрка», был Голицын по прозвищу Рыжий.

Не забыли и князей Трубецких. В Москве «на Покровке дом князя Трубецкого, по странной архитектуре своей слыл дом-комод. А по дому и семейство князя называли: Трубецкие-комод. А другой князь Трубецкой известен был в обществе и по полицейским спискам под именем князь-тарара, потому что это была любимая и обыкновенная прибаутка его»^{5}. Князь Н. И. Трубецкой за свой малый рост был прозван «желтым карликом».

Прозвища, указывающие на какой-нибудь физический недостаток, были далеко не безобидны. В этом отношении не повезло князьям Долгоруким. Одного прозвали кривоногим, другого глухим. И. М. Долгорукого за его большую нижнюю губу называли «балконом».

Особого внимания заслуживают прозвища, которые условно можно назвать гастрономическими.

«В Кавалергардском полку, — вспоминает П. А. Вяземский, — …одного офицера прозвали Суп. Он был большой хлебосол и встречного и поперечного приглашал de venir manger la soupe chez lui, то есть по-русски щей похлебать. Между тем он был очень щекотлив, взыскателен, раздражителен. Бедовый он человек, с приглашениями своими, говаривал Денис Давыдов; так и слышишь в приглашении его: покорнейше прошу вас пожаловать ко мне отобедать, а не то извольте драться со мною на шести шагах расстояния. Этот оригинал и пригласитель с пистолетом, приставленным к горлу, был, впрочем, образованный человек и пользовавшийся уважением[156]»^{6}.

«Дядюшкой Лимбургским Сыром» величал С. А. Соболевский М. М. Солнцева, мужа родной тетки А. С. Пушкина.

«Ваш яблочный пирог» — так А. С. Пушкин подписывал свои письма к П. А. Осиповой-Вульф.

«Московским калачом» называл сына-наследника император Николай I^{7}.

Домашние прозвища Михаила Виельгорского — Roastbeef, Борщ^{8}.

Забавное гастрономическое прозвище находим в дневнике А. А. Олениной: «Вчера же получила я пакет от Алексея Петровича Чечурина. В нем был один браслет, другого он не успел кончить. Письмецо было в сих словах: "Я дожидал проволоки до 4-х часов. Видно, мне должно кончить браслеты после войны. Слуга Ваш 'Груши моченые'. 22 сентября". ("Груши моченые" — это имя, которое Елена Ефимовна Василевская дала Львову и справедливо)»^{9}.

Распространенным было прозвище «сахар медович». «Отец их (Муравьевых. — Е.Л.), прозванный нами сахар-медович, в самом деле сладко стлал в речах своих и постоянно рассказывал об осаде Очакова, в которой он участвовал, причем без милосердия лгал; впрочем, он был человек добрый»^{10}. «Ферзь тоже разочарована насчет своего сахара медовича. Что же может быть полнее этого?»^{11}

Прозвище-антоним к «сахару медовичу» — «соленый огурец»: «В твоем последнем письме было что-то о Котлубитском! — пишет А. Муравьев брату — Ну зачем ты написал, что он соленый огурец; ты не знаешь, как тетя была расстроена этим целый день и совершенно справедливо сказала: какую боль причинило бы это нашей дорогой матери, если бы она была жива»^{12}.