Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет

Ценилось умение изящно составить букет. 7 мая 1805 года С. П. Жихарев запишет в дневнике: «Помещик Ивантеев очень хороший, средних лет человек, довольно образованный, то есть говорит по-французски и по-немецки, имеет слабость считать себя поэтом… В день рождения Катеньки Боровиковой он отправил к ней преогромный букет каких-то пошлых цветов и в нем объяснение в любви с формальным предложением в уморительно напыщенных куплетах»^{24}.

«…Самый интересный из подарков, какие могла получить девушка, был альбом, разумеется, с золотым обрезом, со стихотворениями различных форм — элегиями, песнями, сонетами, акростихами. В таком обращении с предметом сердца и состояла, по нашему убеждению, суть любви»^{25}.

Даже самый невинный подарок, врученный даме «посторонним» мужчиной (не состоящим с ней в родстве), мог бросить тень на ее репутацию. Забавную историю рассказывает в своих воспоминаниях В. В. Селиванов:

«В Ярославле батюшка завел знакомство с лучшими домами в городе и везде был принят отлично. В числе его знакомых была одна молодая вдова Ш., хорошенькая собою, которая принимала батюшку особенно внимательно.

В то же время ухаживал за нею, и даже был влюблен в нее, один значительный господин, но фамилию его я забыл, и потому она для истории погибла.

Господин этот, назовем его хоть N., вздумал привезти в подарок г-же Ш. клюквы, которую она очень любила и которой, вследствие неурожая, было мало.

Вот он… но лучше я расскажу об этом событии словами батюшки:

— Приехал я к Ш. на Рождество поздравить ее с праздником и когда сидел я с нею и сестрою ее в гостиной, риехал и N. Думая, что никого посторонних нет, он с своим подарком входит прямо, без доклада, в гостиную, но, увидав меня и смешавшись несколько, не решился отдать его сейчас. Раскланявшись и поздравивши хозяек, он сел, а сам, держа на коленях свою шляпу, прикрывал ею привезенный мешочек. Разговор не клеился, я умышленно молчал, хозяйки тоже; а гость, хотя видимо было ему неловко, сидел упорно в ожидании, что я уеду прежде него.

Время шло, мерзлая клюква в мешочке стала отходить и, наконец, красные капли начали падать на пол. "Ай, ай! смотрите! — вскричала хозяйка. — Что это такое? кровь! откуда это кровь?"

— Нет-с, это ничего-с, это… это клюква.

— Какая клюква? Кровь! ай, ай! девка, скорее подотри!.. Вы окровавили мой пол, — обратилась она к гостю.

Сестра ее вторила ей, производя суматоху и крича "кровь! кровь!", а я сидел и улыбался, а между тем и сам не понимал, что б это значило. N. растерялся окончательно. Не находя, что сказать, глухо бормочет, сует хозяйке мешочек, весь взмокший текущим из него красным соком… Та от него пятится, крича: "Ай, что вы, что вы за гадость привезли?! Вы меня запачкали", и несчастный N. с своею клюквою бежит, не простившись, вон и уезжает, "несолоно хлебав", добавлял всегда при этом рассказе батюшка»^{26}.

Аристократическое общество осуждало распространившуюся моду на роскошные подарки, которые делали мужчины «дамам сердца». В своих воспоминаниях Ф. Булгарин рассказывает о «чиновнике, который послал любимой им женщине (à la dame de ses pensées) полные столовый и чайный сервизы в несколько дюжин, обвернув посуду в сторублевые ассигнации!!! Подобных примеров было тогда много, хотя в разных видах. Эта безвкусная роскошь, оскорбляющая высокое чувство и приличия, роскошь, пахнущая татарщиной, была тогда в моде между чиновниками и купцами»^{27}.

Случалось, что и светские дамы теряли бдительность и принимали от «посторонних» мужчин ценные подарки: «…светские дамы дома и даже на званых вечерах занимались тем, что распускали золотое шитье поношенных мундиров и кафтанов, отделяя чистое золото от шелка, на котором оно было обвито, и это золото потом обменивали в магазинах на другой товар. Мужчины, ухаживающие за молодыми дамами, пользовались этой модой, чтоб делать им иногда очень ценные подарки, которые легкомысленные красавицы принимали без зазрения совести, — читаем в воспоминаниях Е. И. Раевской. — Я видела, — говорила матушка, — как молодые люди приносили … совершенно новые воротники, золотом шитые, и даже вещицы, видимо, только что купленные из магазина и стоящие по несколько сот рублей. Каким образом решались молодые женщины хороших семей принимать такие дорогие подарки?»^{28}.

О том, что это были весьма ценные подарки, свидетельствует письмо Александра Муравьева брату Николаю от 15 июля 1816 года: «Насчет шития на воротники скажу тебе, что в одном только месте нашел златошвейку, других никак не мог найти, потому что сим рукоделием в Москве мало занимаются, а вышивают одни только церковные уборы»^{29}.

Дамам и «молодым девицам» обычно дарили предметы, имеющие отношение к рукоделию. Н. В. Гоголь, к примеру, любил рисовать узоры для ковров и преподносил их знакомым дамам. Г. С. Батеньков послал жене своего друга в Москву по почте из Тобольска, куда он уехал в отпуск «для излечения ран» в 1814 году, «узоры для платьев».