Повседневная жизнь Европы в 1000 году

Если Апокалипсис создан для того, чтобы пугать людей, он должен был бы, по правде говоря, скорее напугать тех, кто живет в эпоху двухтысячного года. Для них – то есть для нас – отнюдь не сама круглая дата тысячелетия звучит угрозой наступления конца света: к этой идее приводят куда более серьезные и правдоподобные размышления об обстоятельствах нашей жизни. Тем, кто сегодня обращается взором к заре нашего тысячелетия, меньше чем кому-либо пристало смотреть на живших тогда людей с жалостью, как на запуганных существ. Да, эти люди жили в жестокое время, они в полной мере ощущали на себе непостоянство природы, страдали от неумения бороться с этими превратностями, от эгоизма и злонамеренности многих из своих собратьев. Однако – и на последующих страницах мы неоднократно увидим тому подтверждение – в это время были уже заметны признаки обновления мира, которые подтвердились дальнейшими историческими событиями, и те, кто умел видеть, воспринимали эти знаки. А главное, ни одному человеку не давалось право объявлять наступление конца света. Бог не хочет Апокалипсиса. Люди же с тех пор не раз имели возможность его осуществить.

Глава II МЕЖ ДВУХ МИРОВ

Итак, не будем больше говорить о конце света. Лучше поговорим об эпохе тысячного года. Однако поскольку речь идет о том, чтобы оживить образы людей того времени, восстановить их нравы, представить себе их жилища, их кухню, их костюмы, то надо признать, что это задача не из простых. Может быть, изобретатели «ужасов тысячного года» включили их в свои сочинения по той же причине, по которой древние картографы изображали чудовищ, заселяя ими «неведомые земли»?

Достойный вызов

X век и первая половина XI века весьма скудны в отношении сохранившихся источников. Ученые последних ста лет не без труда сумели описать события этого периода на основе хроник, летописей, отдельных королевских или сеньориальных актов и даже на основе сохранившихся поэм. Сегодняшние же историки, которые пренебрегают «событийной» историей и предпочитают прослеживать развитие общества, в первую очередь основываясь на экономических изменениях, с отчаянием заявляют, что почти ничего не знают о десятилетиях, непосредственно предшествовавших 1000 году и следовавших за ним. От этого времени не осталось тех «полиптиков»[30], что были столь многочисленны во времена Карла Великого и его ближайших потомков и обстоятельно описывали большие домены[31] королей и, в особенности, аббатств, тех полиптиков, которые Марк Блок[32] назвал «поражающими воображение описями сеньориальных владений». Слишком мало сохранилось также текстов договоров, свидетельствующих о частных сделках. Завещания есть, но они мало что сообщают о конкретных вещах. В рукописях есть некоторое количество миниатюр, но о них нельзя с полной уверенностью сказать, что они действительно отражают реальность, увиденную глазами художника. О постройках и говорить нечего, от жилищ бедноты вообще ничего не осталось. Даже мельниц. Даже сельскохозяйственных орудий. Даже посуды. Даже мебели. Даже одежды…

«История не может живо представить себе время, от которого не осталось даже вороха одежды». Для тех, кто вознамерился оживить эпоху 1000 года, это замечание братьев Гонкур[33] должно звучать как вызов. Достойный вызов.

Потому что неправда, будто, не имея каких-то обрывков ткани, историк не в состоянии воссоздать жизнь эпохи. Если от нее осталась одежда — тем лучше; но далеко не одна одежда создает многоцветие жизни. Это многоцветие, как я уже писал, во многом зависит от того, во что люди верят. Еще больше оно зависит от природной среды, от общественных установлений, от деятельности людей.

Следовательно, как бы скудны ни были источники, вполне возможно представить себе костюмы, лошадиные сбруи, оружие, предметы обихода, дворцовые и, в особенности церковные, постройки, а иногда и более скромные здания. Даже вопросы питания и гигиены не полностью ускользают от нашего анализа. Так же как представления о нравах, о проявлениях любви и ненависти.    

Великие изменения

Наиболее заметная особенность данной эпохи состоит в том, что это была эпоха великих изменений. Говоря точнее, это был поворотный пункт. Конечно, вопреки тому, что пишет Эмиль Гебхардт в своей книге «Сочельник тысячного года», запуганные толпы не теснились у стен Латеранского дворца[34] в ожидании неизбежной и окончательной катастрофы, чтобы затем возликовать после полуночи, поняв, что ничего не случилось. Во-первых, 31 декабря не считалось в те времена последним днем года, во-вторых, на последующих страницах мы увидим, насколько это описание вообще далеко от реальности. Однако если люди того времени и не ожидали конца света, они, пусть неосознанно, были участниками и свидетелями гибели одного мира и становления другого мира.