Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»

Он тихо заиграл «Зарю»… Как же появились у меня эти верные друзья? Как и все самое важное в жизни — случайно. Однажды в парижском газетном киоске я увидел маленькую брошюрку, которые французы почему-то называют гордым именем «энциклопедия». Под пленкой лежал оловянный солдатик — книжечка была про него. Фигурка чем-то напоминала нашего товарища Сухова, «вечно» мотающегося по пустыне. Французский легионер, как и наш красноармеец, так же бодро шагал по пустыне, а его лихо сдвинутое на затылок кепи намекало на независимый «суховский» характер. Мне нравятся такие люди. К тому же вспомнились свои путешествия по Сахаре… Не знаю почему, наверное, в память о какой-то несбывшейся детской мечте, я купил эту книжечку. Так появился мой первый легионер: я принес его домой и поставил на полку. Прочитал журнальчик. Потом подумал, что солдатику будет одному тоскливо — даже не с кем словом перекинуться! Как и мне в Париже… И через пару недель принес ему товарища. По ночам, сквозь сон, мне чудилось, что они о чем-то шепчутся между собой. Позже я сообразил, что они беседуют о ком-то третьем. Так появился третий легионер. Где три, там и пять… Они появлялись в парижских киосках один раз в две недели. И быстро исчезали — парижане охотно раскупали оловянных иностранцев. Легионеров на книжной полке становилось все больше. И вдруг, тоже случайно, созрел замысел книжки о моих новых квартирантах…

Русский художник серии, тоже легионер, в сотнях километров от меня — в Провансе, придумывал и рисовал солдатиков. Потом китайский мастер в тысячах километров от Европы отливал их, раскрашивал и отправлял обратно в Париж. Потом я приносил их домой и придумывал каждому историю его жизни. Они делали их, а я вдыхал в них душу. Мы не знали друг друга, но были Творцами для этой оловянной гвардии.

Так в моем доме появился франтоватый легионер из сахарских «летучих отрядов»: в белом бурнусе, черных расшитых шароварах и сандалиях на босу ногу. Улыбчивый молодой лейтенант в полосатой накидке кашабии: ему так нравится быть легионером и служить в Сахаре! И грузный капрал в толстом бурнусе: из-за шкиперской бородки я прозвал его «боцманом». Веселый врун, но славный товарищ и хохмач итальянец Джузеппе — капрал из Четвертого пехотного. Он стоит, опершись на винтовку, как на камин в гостиной, а в уголке рта не папироска — цветок! Крадущийся в камуфляже «леопардовой» расцветки парашютист: ему не до нас! У него всегда уйма работы: «зачистки» в алжирских горах. И три немца, уцелевших после Дьенбьенфу: они всегда держатся вместе, но особняком от других — так им досталось в тот раз. И наш Семен Павлович из Первого кавалерийского. Он восседает на коне и сжимает древко вымпела — «фаньона». Но слово это он никак не выучит: в новочеркасской гимназии французскому обучался нехотя. Старший по званию в этой компании: подполковник из Первого пехотного из Сиди-Бель-Аббеса. Это единственный «настоящий» француз в этой толпе иностранцев. Он отвечает передо мной за ночную тишину и дневную дисциплину в подразделении. После отбоя он любит рассуждать со мной о том, как французы войну в Алжире выиграли, но их предали политики. Я с большим интересом слушаю его рассказы, как поколения его предков жили в Алжире, а потом годами мыкались «дома», потому что Франция домом им не была и не стала. А когда он вспоминает, как к нему относились соотечественники, когда он в 1962 году вернулся из Алжира, невольно думаю о наших военных в девяностые. Похоже, все империи создаются по-разному, но гибнут по одному сценарию.

Болгарина — боевого пловца из Саперного полка и русского из Второго парашютного я расквартировал подальше от ветеранов — на отдельной книжной полке. Им все эти ночные разговоры с воспоминаниями — «по барабану». Они «натурализовались» и четко решили остаться во Франции: домой не тянет.

Самый молчаливый в этой компании — ветеран Первой алжирской войны. Он молчит вовсе не потому, что ему нечего рассказать — просто вся эта молодежь ни о чем не спрашивает. Они думают, что у них в жизни все сложится иначе! Его опыт им ни к чему. Никто даже не догадывается обрадовать старика вопросом: «Скажи-ка, дядя, а правда, что в Первую алжирскую…» А он и не навязывается: настанет время — сами свой опыт заработают. Время от времени он снимает обеими руками тяжелый кивер, протирает платочком лысину, снова водружает его на голову и с любопытством поглядывает на остальных легионеров, опираясь на капсульный мушкет, как странник на посох. И молчит. Ну а раз так, то я сам однажды устрою «попот» и порадую ветерана расспросами о старых добрых временах алжирских и покорения Константины…