Повседневная жизнь Фрейда и его пациентов

Зиги и Джон, малолетний дядя и его старший по возрасту племянник, часто устраивали драки. «(Джон) был гораздо сильнее меня, и с самого раннего детства я научился защищаться. Мы были неразлучны и очень любили друг друга, но при этом, как мне рассказывали, часто ссорились и ябедничали друг на друга», – писал Фрейд спустя сорок лет, когда пейзажи и действующие лица этого самого раннего периода его жизни всплыли у него в памяти во время самоанализа. Соперничество двух мальчуганов, равно как и их дружба, обычно вращались вокруг их сестры и племянницы Паулины. Этот первый треугольник в его жизни стал прообразом модели взаимоотношений взрослого Фрейда с его друзьями и коллегами: Эмма Экштейн и Сабина Шпильрейн будут главными героинями двух эпизодов жизни Фрейда: его дружбы с Флиссом, а позже – с Юнгом.

Фрейд оставил еще одно воспоминание о своем родном Фрайбурге, правда не назвав его: «Я вижу квадратную лужайку на склоне холма, поросшую зеленой травкой, в которой тут и там желтеют головки цветов, по всей видимости обычных одуванчиков. На самом верху холма, где начинается лужайка, стоит деревенский дом, две женщины, оживленно беседуя, остановились у его порога: крестьянка в деревенском платке и кормилица. На лужайке играют трое детишек, один из них – я, мне года два-три, двое других – мой двоюродный брат, он старше меня на год, и его сестра, с ней мы почти ровесники. Мы собираем желтые цветы, каждый уже держит в руках по букету, у девочки он самый большой и красивый, мы же, мальчишки, как по команде набрасываемся на нее и вырываем цветы. Вся в слезах она бежит по лужайке к дому, и крестьянка, чтобы утешить девочку, дает ей большой кусок черного хлеба. Увидев это, мы бросаем цветы и тоже мчимся к дому, чтобы попросить хлеба, и получаем каждый свою долю: крестьянка огромным ножом отрезала нам по ломтю от каравая. Я на всю жизнь запомнил восхитительный вкус этого хлеба, но на этом мое воспоминание оборвалось».

Фрейд не был завсегдатаем светских салонов, и нежнейший бисквит, пропитанный вином, не вызывал у него никаких ассоциаций, а вот запах ароматного черного хлеба, которым накормила его когда-то моравская крестьянка, навсегда остался в его памяти и тянул за собой другие чувственные воспоминания и мысли о потере девственности и материальном благополучии.

Еще одним участником детских игр Фрейда, дозволенных и запретных, был сын хозяина слесарной мастерской Иоганн Зайиц. До глубокой старости этот человек вспоминал Зигмунда Фрейда, который запомнился ему смелым мальчуганом, веселым и ловким; он часто наведывался в мастерскую его отца и из обрезков жести умудрялся делать разные игрушки. Дом, который семейство Фрейдов делило с семейством Зайицев, находился в двух шагах от церкви, воздвигнутой в честь Рождества Пресвятой Девы. Четырехугольная церковная колокольня со шпилем была самым высоким зданием в их городишке. Моника Зайиц, старая нянька Фрейда, частенько водила мальчика в эту церковь и рассказывала ему о Боге и геенне огненной, также, возможно, об Иисусе Христе и его воскресении на Пасху. В церкви на огромных иконах можно было увидеть волнующие сцены из жизни святых: Иосифа, Марии Магдалины, Гвендолена и Изидора. Справа от главного алтаря хранились реликвии святого Урбана, привезенные когда-то из Рима местным сапожником.

Уже с самого раннего детства Рим стал для Фрейда символом какого-то другого мира, полного очарования и тайны и связанного в его сознании с образом «первого и весьма привлекательного наставника в вопросах секса». За ностальгией Фрейда по Риму, которую он постоянно испытывал в зрелом возрасте, видимо, скрывалось его желание вновь обрести потерянный мир первых лет его жизни, проведенных в моравской глубинке.

«Когда ты возвращался с прогулки домой, то начинал читать нам проповеди и рассказывать обо всем, что делал Боженька», – вспоминала впоследствии Амалия.

Конечно же, правоверная еврейская семья никогда бы не допустила подобного неблаговидного поведения, но Якоб Фрейд к тому времени уже отошел от традиционного иудаизма.

Странствующий галицийский еврей