Здесь Дега встречал художников, общение с которыми доставляло ему тем большее удовольствие, что они не принадлежали к единому лагерю и в то же время не были представителями неприемлемого для Дега круга жюри Салона и Института. Об Институте он говорил, что его следовало бы слить с министерством социального обеспечения. Не преувеличивая, можно назвать Жаньо, Эллё, Бракваля, Сарджента, Болдини, Дзандоменеги и Стивенса независимыми художниками. Жерве — в «Творчестве» он выступает под именем Фажроля — был, конечно, из институтских, но с ним, как и с Бонна, импрессионисты прошли долгий совместный путь. Многое прощалось Жерве в память о днях юности. В любом случае перечисленные художники держались в сторонке от истинных помпьеристов, таких как Жером или Кориан, и если тем случалось забрести в кафе, когда там бывал Дега, последнему представлялся прекрасный шанс нанести ощутимый удар по их самодовольству.
В «Ларошфуко» Дега встречался с Поставом Моро, чей особняк находился неподалеку, и Пюви де Шаванном, жившим на площади Пигаль. И если к Гюставу Моро Дега придирался, говоря, что он и Христа изобразит с цепочкой для часов, то от Пюви де Шаванна был просто в восторге. Дега утверждал, что никто другой не сумеет так правильно определить место каждого персонажа в композиции. «Попробуйте хоть на один штрих, на один миллиметр сместить какую-нибудь фигуру, это совершенно немыслимо». Подобное преклонение перед автором «Священной рощи»[82] в какой-то мере можно объяснить их общим аристократическим происхождением и принадлежностью к одному кругу. Следует заметить, что Пюви де Шаванном восхищались большинство крупных художников того времени, а некоторые из них, например Гоген и Сёра, многое у него охотно заимствовали.
Если бы наше сочинение не завершалось смертью Мане, следовало бы рассказать еще и о бистро матушки Батай на улице Аббатис, где часто бывал Тулуз-Лотрек, что можно считать сертификатом качества. Карлик был большим гурманом — можно было бы составить превосходную поваренную книгу, собрав его рецепты. Достоин упоминания и «Тамбурин», содержавшийся итальянкой Ла Сегатори, в прошлом натурщицей; в ее заведении в 1888 году выставлял свои картины Ван Гог… Однако эти уголки принадлежат совсем другому времени, которое, хотя и напоминало эпоху импрессионистов, уже не было ею в полной мере.
Ренуар обосновался на Монмартре сразу после Коммуны и жил здесь до самой смерти, хотя обычно проводил в Париже всего несколько месяцев в году, так как летом останавливался в Эссуа, а зимой — на Лазурном Берегу. Прожив долгое время на улице Сен-Жорж, после свадьбы он переехал на аллею Туманов на вершине холма, потом на улицу Коленкур, на бульвар Клиши и в конце — на улицу Ларошфуко.
Первое знакомство Ренуара с Монмартром состоялось в сентябре 1875 года, когда он задумал картину «Бал в «Мулен де ла Галетт»». Намереваясь писать с натуры, он пришел сюда вместе с Франк-Лами, чтобы найти подходящее для работы место. После долгих поисков на улочках предместья помещения под мастерскую друзья с облегчением вздохнули, когда заметили на стене старинного здания на улице Корто табличку с объявлением о сдаче внаем меблированных комнат. Отворив тяжелые ворота, они попали в запущенный сад с буйно разросшимся колючим кустарником, крапивой, кустами сирени и жасмина. В глубине двора виднелся ряд вишневых и абрикосовых деревьев. Этот маленький старинный особнячок на улице Корто, 12, в прошлом принадлежал театральному актеру Розимону из труппы театра «Бургундский отель», исполнителю ролей, сыгранных в свое время Мольером. Удивительное совпадение — ему тоже суждено было умереть на сцене во время представления комедии «Мнимый больной».
Совершенно очарованный увиденным, Ренуар за 100 франков в месяц снял квартиру в служебном помещении, а также бывшую конюшню, где разместил свое «снаряжение». В конечном счете в квартире он так и не жил, предпочитая каждый вечер возвращаться на улицу Сен-Жорж, где его навещали друзья. Конечно же на обратном пути он часто останавливался в «Новых Афинах», бурливших тогда проектами новых выставок импрессионистов.
Свое гигантское полотно Ренуар написал совсем не в конюшне-мастерской на улице Корто, а в саду «Мулен де ла Галетт». Каждое утро с помощью Франк-Лами и Жоржа Ривьера он тащил холст, который при порывах ветра грозил превратиться в воздушного змея, в кафе на улице Жирардон, где его уже поджидали натурщицы. Чаще всего это были его близкие друзья и девушки из квартала. «Мне посчастливилось, — рассказывал он Воллару, — разыскать в «Мулен» девушек, которые были счастливы уже тем, что позировали. К примеру, те две, что стоят на переднем плане. Одна из них, назначая встречи в мастерской, посылала записки на бумаге с золотым обрезом, и я частенько встречал ее в квартале, когда она разносила молоко.
Однажды я узнал, что ей принадлежит небольшая квартирка, снятая и обставленная для нее каким-то завсегдатаем Гранд-опера, однако мать поставила ей условие: не бросать ремесла молочницы.