Повседневная жизнь Калифорнии во времена «Золотой Лихорадки»

В каждом зале было около двадцати столов. Между многочисленными зеркалами и канделябрами на стенах висели «прекрасные французские картины, единственным сюжетом которых были обнаженные женщины»⁽⁸⁾. За столами играли в монте, фараона, ландскнехта и в рулетку. «Задача банкомета в монте очень трудна, — отмечал Фрэнк Мэрриет, — и несмотря на окружавшую его толпу и не прекращающуюся музыку его голова непрерывно занята сложными расчетами, а глаза бдительно (а на вид небрежно) следят за лицами сидящих за столом и якобы неотрывно разглядывающих свои карты; он должен под взглядами внимательных наблюдателей применять все свои хитроумные приемы и стараться, чтобы его не поймали за этим, так как это могло бы стоить ему жизни»⁽⁹⁾.

Действительно, всегда казалось, что крупье и банкометы плутовали, как утверждает Альбер Бенар. «Игра не была честной, — говорит он, — почти все мечущие банк во время игры в монте, фараона и рулетку, самые ловкие игроки и самые опытные шулеры, которых только можно себе представить»⁽¹⁰⁾. Поэтому крупье всегда держал перед собой в выдвижном ящике не только весы для взвешивания золота, но и револьвер, чтобы охлаждать горячие головы. «Каждый, или почти каждый вечер, — сообщает Мэрриет, — ему приходится браться за револьвер, чтобы защититься»⁽¹¹⁾.

Револьвер полковника Кольта — оружие почти не знакомое Европе — привлек внимание всех французов. Г-н Сент-Аман совершенно справедливо пишет: «Ежедневно происходит много ссор, которые в любой другой стране получали бы мирное разрешение, но револьвер сразу все портит»…⁽¹²⁾ «Очередь из шести выстрелов» досаждала зрителям. Очень редко развязка наступала на улице или в салоне и обходилось без жертв, не имевших никакого отношения к ссоре. Такие случаи были многочисленны. В «Эльдорадо» Альбер Бенар пять или шесть раз был свидетелем того, как американцы обменивались ударами ножа или выстрелами. Он видел в «Белла Юнионе» двух игроков, которые из-за какого-то пустяка разошлись на пять шагов прямо в игорном зале и разрядили друг в друга свои револьверы.

Спокойно сидевший за соседним столом посторонний человек оказался беззащитным перед шальной пулей, просвистевшей над его ухом и разбившей зеркало за его спиной. Зрители мгновенно попрятались, кто под бар, кто за колонны, с криком: «Не стреляйте!», что по словам Мэрриета означало лишь «не стреляйте, пока мы не уберемся отсюда»⁽¹³⁾. Игра сразу же возобновилась после прекращения стрельбы. Вынесли раненых и убитых, а гарсон тщательно вытер следы крови.

Некоторые видные горожане требовали запрета на ношение оружия, по крайней мере в городе. Однако отсутствие безопасности на улицах делало принятие такой меры невозможным. Таким образом, все отправлялись играть, потанцевать или выпить вооруженными до зубов. «Менее осмотрительные и боязливые французы, — отмечал г-н Сент-Аман, — выходили в город значительно легче вооруженными»⁽¹⁴⁾.

Судьи, пасторы, врачи, адвокаты, торговцы, канцелярские служащие, предприниматели, лавочники, бизнесмены и авантюристы — решительно все посещали игорные залы. Но не все играли. Некоторые ходили туда, чтобы побывать в женском обществе, послушать музыку, просто встряхнуться, ощутить теплоту общения и, разумеется, выпить; другие же, чтобы понаблюдать за нравственным падением человечества.

Играли по-крупному. В начале «золотой лихорадки» нередко можно было видеть игрока, ставившего на одну карту 150-200 унций золота. Даже в игорных притонах портового квартала на игорный стол выкладывали целые состояния. В одной трущобе, куда зашел Лаперуз, была принята формула «самые эксцентричные и самые простые вместе». Перед банкометом и перед каждым игроком по ранжиру выстраивали стекло — от бокалов для вина до ликерных рюмок «Брались за тот, чей размер соответствовал ставке, которой игрок собирался рискнуть, насыпали в него золотой песок, выравнивали картой, и если проигрывали, то просто высыпали его содержимое перед банкометом, который в свою очередь, если выиграли вы, брал такой же бокал, что и ваш, наполнял его золотом, выравнивал и опустошал перед вами»⁽¹⁵⁾.

Китайцы тоже были азартными игроками, и в Малом Китае были свои игорные дома, которые Фрэнк Соул описывает как небольшие залы на 3—12 столов. «В самых крупных, — говорит он, — играет оркестр из пяти или шести китайских музыкантов, исторгающих из своих причудливых инструментов такие странные звуки, что для белого человека слушать их настоящая пытка». Порой какой-нибудь певец дополняет своим «завыванием или пронзительным криком» этот ужасный концерт, который Соул сравнивает с «мольбами тысячи обезумевших от любви мартовских кошек», с «криками, курлыканьем, ревом, лаем павлинов, индюков, ослов и собак», с «душераздирающими криками сотен торговок пробками, точильщиков ножей, изготовителей напильников…». В эти места, похоже, отваживаются заглядывать и некоторые белые авантюристы⁽¹⁶⁾.

Законом, подписанным губернатором в апреле 1855 года, игорные дома были запрещены. Тем не менее игра продолжалась — подпольно.