Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне

Беседуя со своими гостями, Толстой не мог пройти мимо так называемой «пятой стихии» — денег, заставлявших «писать много». «Валяй, пиши» — этим девизом грешили многие писатели, в том числе и он сам. Лев Николаевич считал, что Диккенсу надо было остановиться после «Копперфильда»: «написал — и довольно». Тургенев, по его мнению, оказался несамостоятельным, «подражал вкусам общества и дорожил слишком славой». Слава — большой соблазн. Надо думать, говорил он, не о gloire (слава. —#.#.), а о добром имени своем. Это важно. Он советовал читать Канта, который, по его убеждению, переживет всех, несмотря на свой тяжелый слог. Когда Толстому не писалось, он читал вслух Иммануила Канта, а когда, как он выражался, «полуотдыхал», то — Герцена. Настоящим же отдыхом было чтение Диккенса, которого прочел всего и теперь «сосет словно карамельку».

Лев Николаевич никогда не любил слушать лекций. Он всегда обучался по книгам, с помощью них изучал иностранные языки. Интерес к языкам проявился у него еще в пятилетнем возрасте, когда он изучил грамматику французского языка. Очень хорошо знал немецкий, английский, итальянский, голландский языки.

1оворил когда-то по-татарски и по-арабски, но к старости забыл эти языки. Считал, что современный арабский — совсем иной язык, как итальянский по отношению к латинскому. Рассказывал, как учился в Казанском университете на восточном факультете, проучился всего год и не был переведен на второй курс из-за того, что I ie выдержал экзамена. Признался, что поступил на этот факультет потому, что желал стать дипломатом.

Когда жил на Кавказе, немного стал говорить на кумыкском. Любил читать серьезное на «хохлацком» языке. А русский язык, с его точки зрения, хорош для самовыражения. Но критиковал его за длинные слова, как то: самосовершенствование, самоотречение и т. д. Самым красивым языком считал французский, на котором часто думал. Правда, случалось, что, когда говорил по- французски, делал грубые ошибки: только подумает, как он славно говорит, и слова вдруг пропадают. Польский язык считал «неблагородным и некрасивым», но дух поляков охарактеризовал как изящный. Немного занимался чешским языком. Предрекал появление global языка, что будет способствовать лучшему взаимопониманию между народами. Через пять веков, говорил Толстой, останется лишь один язык Поэтому всячески пропагандировал эсперанто. «Как трудно переводить с китайского!» — не раз восклицал он, переводя Мина. Толстой мог, не переставая, говорить о Конфуции, о законах Ману, Чунг Минга.

С точки зрения Толстого, ребенка следует приучать к изучению языков, когда он сам пожелает. Ему не нравилось, что его внучка Танечка с пятилетнего возраста говорила на разных языках. Надо обучать ребенка двум языкам, не более. Писатель возмущался тем, что в «Вехах», которые имеются во всех петербургских домах, слишком много иностранных слов и выражений.

Толстой придавал особое значение переводам. Сожалел о том, что переводы его сочинений в исполнении Бинштока оказались «отвратительными» и не передают смысла (во Франции вышло собрание сочинений Л. Н. Толстого в 40 томах в парижском издательстве — Stock». Эти тома стоят на полке в спальне писателя), а ведь весь романский и магометанский мир читает на

французском языке; к тому же с этого издания переводят на итальянский, испанский, португальский, мадьярский, турецкий языки.

Лев Николаевич во всем ценил качество. Узнав, что в Ясную Поляну приедут гости из США от Эдисона, он стал упражняться в английском языке. Сам себя перевел на французский язык Наговорил в фонограф по-русски и по-французски. Снова практиковался в английском, но остался недоволен из-за того, что сбивался и запинался. Но всем советовал изучать английский, потому что на нем написана «пропасть прекрасных сочинений», более, чем на каком-либо другом.