Повседневная жизнь Монмартра во времена Пикассо (1900—1910)

Макс Жакоб, Аполлинер, Сальмон редко заглядывали в «Проворный кролик», и то — вместе с Пикассо. Когда же он исчез, перестали приходить и они. Как бы то ни было, никто из этих поэтов не соглашался читать свои стихи в кабаре, и не только из скромности. Просто они совершенно не сомневались в полном непонимании здешней публики, горланившей веселые песенки и с наслаждением внимавшей, как папаша Фреде выводит романсы Дельмета: «Звезда любви», «Стансы к Манон»…

Все же следует отметить, что несклонный к выдумкам Мак-Орлан вспоминал, как в один зимний день, когда он сидел наедине с Фреде у камина, в «Проворном кролике» появились Аполлинер и Сальмон. Вероятно, от уюта в кабаре, падающего снега, потрескивания дров в камине поэт расчувствовался и прочел одно из своих стихотворений, позднее включенных в цикл «Алкоголи». Но то был единственный в своем роде случай.

Макс Жакоб обычно молчал. После одного памятного вечера в «Проворном кролике» папаша Фреде уговорил Макса написать «что-нибудь» в его «золотой книге», которую он называл еще «бортовым журналом», и Макс записал сочиненное экспромтом почти сюрреалистическое стихотворение, передающее атмосферу кабаре, затерявшегося в одиночестве монмартрской ночи:

К набатчику тумана
Париж лишь копоть гнал,
Звучи же. фортепиано,
Ты — бортовой журнал!
Звучите, звуки марки Борд[31]

,Во тьме кричащие: «На борт!»

Дерен, Брак, Ван Донген приходили в «Проворный кролик» из любопытства. Вламинк хвастал тем, что там никогда ноги его не было. Будучи протестантом и ригористом, несмотря на отсутствие каких-либо предрассудков, он ненавидел монмартрский образ жизни. Даже через 50 лет он все еще возбужденно выказывал свое отвращение: «Я просидел здесь день и часть ночи, мой ум перегрелся от разговоров об искусстве, я очнулся от винных паров и вновь оказался один: парадоксальность жизни исчезла.

Я бежал от артистической компании, атмосфера интеллектуальной богемы утомляла меня и превращала в неврастеника. Я нуждался в просторе, далеком от Парижа, от жеманства женщин, от убогих плотских романов с привкусом несчастья и скаредности; в просторе, далеком от запаха перин и умывальников меблированных комнат.

Я чувствовал себя счастливым, если уставал, давя на педали велосипеда, и насыщался пирожками и мясом в бистро на берегах Сены. Я был счастлив, живя вдали от артистических сборищ и вони монмартрских кафе».

Десант футуристов

В 1911 году компанию испанцев, одновременно с Пикассо променявших Монмартр на шикарные кафе бульвара Клиши и площади Пигаль, сменила менее многочисленная, но более яркая компания футуристов, приведенных Джино Северини — завсегдатая Монмартра на протяжении последних пяти лет.

«Со мной, — рассказывал он, — часто приходили карикатурист Джино Бальзо и другие художники — выходцы из разных областей Италии. Среди них были: Буччи, Бурджелли, Пирола, Модильяни… Мы жили в постоянном напряжении, ибо сама атмосфера была чревата такими возможностями!»

В 1911 году футуристы, возглавляемые Маринетти, пробыли в Париже не больше месяца. Но благодаря своему «гиду» Северини они побывали везде, где пылал огонь артистической жизни. Конечно же, видели их и в «Проворном кролике».

Футуристическое направление в живописи, существовавшее до 1914 года, началось со скандального успеха. Изначально это было чисто литературное явление, выработанное интересной яркой личностью, краснобаем и приверженцем крайностей — Томасом Маринетти, итальянцем из Египта, приехавшим в Сорбонну изучать филологию. С присущим красноречием уличного торговца и величественной осанкой фанфарона Маринетти яростно ринулся в литературную битву. Несмотря на презрение Габриэлы д’Аннунцио, назвавшей его «Il cretino fosforescente», он смог настоять на своем, правда, сначала подражая Ростану, а потом, изменив линию поведения, — Альфреду Жарри. Он быстро понял, что куда выгоднее устраивать скандалы, чем «кукарекать» в «Шантеклере». 20 февраля 1909 года газета «Фигаро» опубликовала его «Манифест футуристической поэзии», провозглашавший наступление эры машин и высоких скоростей. Он утверждал, что любой гоночный автомобиль прекраснее Ники Самофракийской… Нетрудно догадаться, какое впечатление публикация произвела на престарелых дам высшего света из благородных парижских предместий и членов «Жокей-клуба», в ту эпоху составлявших большинство читателей газеты.

В 1910 году Карло Карра, Руссоло и скульптор Боччиони объявили о своем согласии с идеями Маринетти, которого они незадолго до этого встретили в Милане. В свою очередь они тоже выдвинули манифест, переносивший идеи поэта в сферу живописи. Девять его пунктов гласили:

«Следует презирать все формы подражания и прославления всех первоначальных форм.

Следует восстать против тирании слов „гармония“ и „хороший вкус“, этих растяжимых понятий, при помощи которых можно без труда развенчать произведения Рембрандта, Гойи и Родена.

Искусствоведы бесполезны или вредны.