Повседневная жизнь Монмартра во времена Пикассо (1900—1910)

В эту ночь на целых десять лет вперед Париж приобрел новый увеселительный центр. Ла Гулю, Валентин Ле Дезоссе и исполнительницы «реалистической кадрили», которых Зидлеру удалось увести из «Элизе-Монмартр» — «Решеточка притона», «Золотой Лучик», «Крошка Фромаж», «Мари Забияка», буквально творили чудеса, и немудрено: они были тогда в своей наилучшей форме. Была здесь и Жанна Авриль, новый объект обожания Тулуз-Лотрека, прежде восхищавшегося Ла Гулю. Ла Гулю, эта яркая девочка, открытая им в «Элизе-Монмартр», быстро утратила свежесть и хорошую фигуру. Она ела и пила, как зверь, вполне оправдывая свое прозвище (Ла Гулю — буквально «обжора»), и толстела прямо на глазах. Ее испортил успех: она капризничала, считая, что ей все позволено; товарки ее не любили и откровенно насмехались над ней. Однажды она так разошлась, что ударом ноги сбила цилиндр с головы принца Уэльского, сидевшего у самой сцены.

Видя ее деградацию, Тулуз-Лотрек искренне переживал. После неудачно сделанного аборта в 1892 году ее владычество закончилось. Как-то вечером, совершенно пьяная, она неловко повернулась и рухнула на пол. Публика ее освистала; Олер, радуясь предлогу избавиться от нее, легко уволил Ла Гулю, поскольку она перестала приносить доход.

А ведь в течение нескольких лет она служила моделью для всемирно известных произведений Тулуз-Лотрека. Прежде всего это афиша «Мулен Руж», на которой она изображена со вздернутой ножкой в облаке кружевных юбок; затем — картина «В „Мулен Руж“», где именно она притягивает взгляд, хотя изображена со спины и на втором плане, «Танец в „Мулен Руж“», где она изображена в паре с бесстрашным Валентином Ле Дезоссе. Во время своей работы в «Мулен Руж» Ла Гулю очень неплохо зарабатывала. Бывали времена, когда Зидлер платил ей по 3750 франков в неделю: золотой дождь! Покидая «Мулен Руж», она обладала богатством, но оно послужило ей недолго. В 1895 году, когда никто уже не заключал с ней контрактов, ей пришла в голову нелепая идея пригласить на ярмарки на Монмартре и в других местах труппу увядших красавиц с восточными танцами. Сама она танцевать уже не могла, но призывно виляла бедрами, находя привлекательным это свое жалкое бесстыдство.

А еще ей пришла мысль, на этот раз замечательная, попросить Тулуз-Лотрека написать два панно для фасада ее павильона. Предложение позабавило художника: его всегда тянуло к большим формам, почему бы и не сделать ярмарочное панно? Через несколько недель он привез Ла Гулю свои работы. Первое панно, размером в девять квадратных метров, изображало саму Ла Гулю, танцующую Алмею в прозрачных одеяниях перед публикой, среди которой можно разглядеть, например, Оскара Уайльда. С ним Тулуз-Лотрек познакомился накануне в Лондоне и был околдован его лицом с размытыми чертами, очень светлыми глазами и шевелюрой цвета пеньки. Рядом с ним он поместил Феликса Фенеона, легко узнаваемого по мефистофельской улыбке; Жанну Авриль, сидящую к нам спиной, и, конечно, Тапье де Селейрана.

Ла Гулю была представлена и на другом панно, но уже на втором плане, танцующей в «Мулен Руж» со своим партнером Валентином Ле Дезоссе. Воспоминание о былом блеске…

Публика осталась равнодушна и к панно, выставленным впервые, и к танцам Ла Гулю. Газета «Ви паризьен» назвала панно «монументальной шуткой Тулуз-Лотрека, поистине эксцентричного художника, который ради развлечения опустился до плебейского площадного искусства». А отяжелевшая и всегда пьяная Ла Гулю постепенно превратилась в вульгарную толстуху. Пять лет спустя, растранжирив деньги, распродав драгоценности, меха, мебель, она решилась расстаться и с обоими панно Тулуз-Лотрека. Она уступила их доктору Вью, а тот перепродал их одному торговцу, собиравшемуся разрезать панно на куски, чтобы легче распродать. Панно бы погибли, если бы в 1929 году их не выкупила Школа изящных искусств. Их восстановили и передали Музею импрессионистов, где эти работы Тулуз-Лотрека можно видеть и сегодня.

Теперь Ла Гулю катилась на дно. В те времена, когда Пикассо жил на Монмартре, она была чудовищно толстой алкоголичкой с затянутыми в розовое трико бедрами, напоминавшими окорока в желатине. Она выступала на ринге французской спортивной борьбы, затем вместе с укротителем Ламбером подготовила номер с дрессированными животными. И тут ее ждало поражение, к тому же кровавое и драматическое. Во время представления в Руане один из львов, плохо накормленный, а потому агрессивный, изуродовал руку какому-то мальчику.

Ла Гулю подрабатывала на улице, возле кафе и кабаре, продавая цветы, конфеты, апельсины, все больше опускаясь. Жен Поль, дитя Холма, неиссякаемый кладезь монмартрских историй, вспоминал, как она выглядела после 1918 года: «У входа в новую „Мулен Руж“ (старая, та, что посещали Тулуз-Лотрек и Пикассо, погибла во время пожара 1915 года) она стояла в тапочках под дождем, торгуя карамельками. Коробка с ними держалась на веревке, перекинутой через шею».