Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни

«Не прошло и получаса […], как грозная весть — «полиция нагрянула!» — пролетела по дому. Надо вообразить живущим себя в ту пору, чтобы понять весь ужас обитателей мирного купеческого дома, навещенного полицией, да еще в лице такого грозного представителя ее, каким был Лихотин. Все замерло от ужаса, все дрогнуло и попряталось по углам и щелям. Старуха Латухина пала перед иконами в своей горнице; Иван Анемподистович стоял в зале, дрожа всем телом; как мраморное изваяние сидела красавица Надя в своей светлице за пяльцами, схватившись руками за их раму и не дыша, не двигаясь ни единым членом, близкая к обмороку.

— С новым годом, с новым счастьем, батюшка Иван Осипович! Не оставьте и нас, нищую братию, своей милостью!

— Хорошо, хорошо! Что же это от всех или от части?

— От части, батюшка, от части.

(кар. из журн. «Развлечение». 1864 г.)

Поставив у ворот двух «хожалых», пристав вошел во двор и поднялся по лестнице, сопровождаемый квартальным, двумя «подчасками» из евреев-кантонистов и лакеем Скосырева. Громыхая громадными тяжелыми ботфортами, в шляпе треуголке, надетой «с поля», то есть поперек, как тогда носили, в плаще, закинутом поверх мундира, вошел Лихотин в залу, держась левою рукой за эфес длинной шпаги, а правую засунув за борт мундира. Чуть не до низкого потолка касался головою громадный Лихотин; рябоватое лицо его багрового цвета было чисто выбрито и только на щеках, около ушей, торчали короткие щетинистые бакенбарды рыжего цвета; густые брови были сдвинуты, и из-под них грозно и пытливо смотрели косые глаза, умеющие видеть лучше любых некосых и приводившие в дрожь самых смелых людей.

— Ты купец Иван Анемподистов Латухин? — грозно спросил пристав хриплым басом, хотя знал Латухина хорошо, как своего обывателя, как усердного и хорошего данника.

— Так точно, ваше высокоблагородие, я, — довольно покойно ответил Латухин, совладевши с собою.

— По показанию дворянина, гвардии поручика Павла Борисовича Скосырева, у тебя в доме находится крепостная девка его, Скосырева, Надежда, где она?

— Таковой у меня в доме, ваше высокоблагородие, нет, и не было.

— Лжешь! — крикнул Лихотин. — По глазам вижу, что лжешь. Ведомо ли тебе, что за укрывательство и пристанодержательство беглых подвергаешься ты уголовной ответственности по всей строгости законов и что ответственность сия весьма тяжкая?

— Сие мне, сударь, ведомо.

— Ну, ладно, помни это. Веди по всем горницам, по всем закуткам и уголкам.

— Извольте жаловать за мною, сударь. […]

— Веди в кухню, в подвал, в чуланы и не думай, что Лихотин не найдет. Вы меня, аршинники, знаю я, «Лихом одноглазым» прозвали, так «Лихо» я и есть, ох, «Лихо» для вас большое!..

Все отправились в кухню тем же порядком».

Лихотин самым тщательным образом перерыл весь дом, но беглянки не нашел. Тогда он провел простую, по всей видимости привычную, но эффективную оперативную комбинацию:

«Грозный пристав оглядел всю челядь Латухина и остановил взгляд на молоденькой бабенке-стряпухе, которая особенно тревожно смотрела на него и дрожала всем телом. Эта бабенка показалась опытному в деле розысков приставу наиболее удобною, как более других трусливая и, очевидно, по молодости лет, не привыкшая еще к посещению нежданных гостей.

— У этих мордастых разбойников не скоро правды добьешься, — кивнул пристав головою на «молодцов», на работников и на прочую челядь. — Подкуплены, задарены и шкура дубленая, а вот эта нам скажет правду-матку.

Он указал хожалым на бабенку.

— Взять ее в часть!

Бабенка взвизгнула и бросилась было в сторону, но хожалые схватили ее и мигом скрутили руки назад.

— Батюшка, кормилец, солнце красное, не погуби — завизжала бабенка на весь двор. — Ой, не губи, кормилец, отпусти душеньку на покаяние!

— Вот я тебе покажу «душеньку»! — проговорил пристав. — Как начнут тебя строчить с двух сторон, так скажешь мне все, скажешь, куда хозяева беглую спрятали! Ребята, ведите ее в часть и приготовьте там все, а я сейчас буду.

Бабенка рванулась от хожалых и упала приставу в ноги.

— Ох, помилуй, кормилец, не погуби! Все тебе расскажу, во всем покаюсь! Недавно я у них, семой день только живу, и слышала я от ребят, что скрывается-де у хозяев какая-то девица и будут-де ту девицу ноне искать, а после того и повезли ту девицу куда-то со двора дюжо спешно, в Рогожскую, слышь, куда-то, работник Аким возил ее. Ничевошиньки больше я не знаю, кормилец, и не губи ты меня, не вынимай душеньки моей из тела грешного!..

Лицо пристава просветлело.

— Ага, напал на след! — весело проговорил он и окинул взглядом народ. Побледневшего Акима не трудно было узнать среди прочих молодцов.

— Ты Аким? — грозно спросил у него пристав.

— Так точно.

— Закладай лошадь сию минуту и вези меня в Рогожскую, в тот дом, в который ты девку возил.

— Я, ваше благородие…

— Ну?

— Я ничего не знаю, не ведаю.