Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни

В ответ на критику в печати появилась целая череда приказов, посвященных санитарному состоянию будок и прилегавшей к ним территории. Один из них предписывал дрова для отопления будок складывать в сарайчиках, а не на открытых местах; в другом — не дозволялось «… городовым, живущим в будках на городских бульварах, выбрасывать кухонные остатки на бульвары». На строгий генеральский взгляд, нарушал «благоустройство полиции» и «неблагообразный» вид белья, развешенного для просушки возле будок. Обер-полицмейстер Козлов вообще заметил вопиющее безобразие: вокруг стоявших на бульварах будок не только постоянно скапливался мусор, но возле них некоторые прохожие позволяли себе мочиться[60]. Дискредитацией полиции попахивала и случившаяся в 1884 г. серия дерзких краж из полицейских будок.

По всей видимости, проблемы также возникали от проживания в будках сразу по несколько семейств городовых. На протяжении 12 лет три обер-полицмейстера издавали схожие по сути приказы: не размещать в будках женатых городовых или делать это в крайних случаях, если подселение не приводит к стеснению других жильцов. В то время еще не ведали понятия «коммунальная квартира».

Осталось отметить, что каждый начальственный разнос по поводу будок заканчивался примерно одинаково: «Предлагается гг. участковым приставам строго внушить живущим в будках городовым отнюдь не допускать подобного безобразия и наблюдать со своей стороны за опрятным содержанием оных».

После расширения в 1907 г. штата нижних чинов московской полиции количество городовых резерва выросло вдвое. Кроме них, в подчинение начальнику резерва поступили три отделения конно-полицейской стражи. К тому времени для использования в качестве дополнительной ударной силы еще была сформирована пешая рота городовых (121 чел.). Всего городовых всех категорий — приписанных к участкам, фабрично-заводских, полицейского резерва, пешей роты и сверхкомплектных — насчитывалось 3724 человека. По ходу реорганизации городовые получили бляхи, пронумерованные по новой системе. Начальные номера (1–89) носили городовые, служившие в Городском участке. За Тверской частью были закреплены номера с 90 по 355 и т. д. — до конечных номеров, которыми были обозначены городовые резерва.

Конный городовой (кар. из журн. «Будильник». 1913 г.).

Приказом градоначальника Рейнбота летом 1906 г. в каждом участке была введена должность старшего городового, освобожденного от постовой службы. По аналогии с армией на него возлагали обязанности фельдфебеля: распределять городовых по нарядам и для сопровождения арестованных, а также следить за порядком в казармах.

Как столетие назад выглядел настоящий постовой, дает представление короткая зарисовка из серии «Московские типы», опубликованная в журнале «Искры»:

«Один из многочисленных перекрестков Москвы. Тут и разъезд конок, и допотопные общественные рыдваны, запряженные изуродованными клячами, беспрестанно таскаются и груженые подводы, снуют в разных направлениях и кареты и «ваньки». A на самом перекрестке, в центре, стоит городовой Силантьич, гроза всех возниц, бравый отставной унтер с медалями и румынским крестом «за турку»[61].

Холодно. Но Силантьичу ничего. Ему и больший мороз не очень-то страшен. Балканы переходил — так всякие виды видывал. Тогда в одной шинелишке да в худых сапогах пришлось путешествовать, а теперь и полушубок поддет, и воротник барашковый поднят, на ногах валенки. А главное — некогда зябнуть. Силантьич теперь на посту и, значит, постоянно в движении.

Зорко смотрит Силантьич по сторонам, и никакой беспорядок не ускользнет от его «недреманного ока». Вон мужичок, приближаясь к посту, везет дрова, а впоперек ему тянется обоз ломовых. Надо бы обождать, но мужичок не обращает внимания и «прет».

— Стой!.. Стой, тебе говорят! — зычно кричит на мужика городовой. — Куда прешь?.. Не видишь, обождать надо?..

Мужичок очень недоволен окриком, но приостанавливает лошадь и сердито ворчит:

— Скажи на милость!.. Стой. Проехал бы, а ты стой!.. Тьфу!..

— Поговори, поговори еще у меня! Вот запишу — будешь знать тогда!

«Запишу» — самая страшная угроза для всех возниц. А Силантьич уже на «ваньку», который влез в самую сутолоку и путается:

— Ты куда, ты куда залез?!

«Запишет!» — мелькает в голове у «ваньки», и он, нахлестывая клячонку, старается удрать от постового. Но вот все направлены как следует, порядок восстановлен, и Силантьич опять становится на одном месте, в центре перекрестка, зорко поглядывая по сторонам за движением. Прямо на постового двигаются сани с сидящей в них барыней.

— Куда же ты? — трогая по спине извозчика каким-то свертком, взволнованно говорит барыня. — Налево, мне налево надо!..

— Без тебя знаю, что налево! — зло огрызается извозчик-зимовик.

— Так что же ты не повертываешь?..

— А это что? — показывает возница на постового. — Не видишь, статуй-то стоит?.. Он те повернет! Его, ровно тунбу, объезжать надоть!..»