Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков

К трагедиям, происходившим за кулисами театральной жизни, публика, конечно, оставаться равнодушной не могла. Известие об убийстве в 1899 году в Киеве выдающегося русского артиста Рощина-Инсарова [17]также потрясло москвичей.

А произошло вот что. В один из летних дней, без четверти одиннадцать утра, в квартиру Рощина-Инсарова на Золотоворотской улице пришёл декоратор петербургских театров художник Малов — высокий красивый мужчина тридцати восьми лет, муж артистки Пасхаловой, игравшей с Рощиным-Инсаровым в одной труппе.

Девочка, служанка Рощина, сказала ему, что её господин спит, и предложила подождать, но Малов ответил, что ему ждать некогда, и вошёл в квартиру. Оставив шляпу в гостиной, он прошёл в спальню. Увидев незваного гостя, Рощин-Инсаров встал, надел брюки и стал умываться, наклонившись над тазом (за шкафом, в спальне, было отгорожено место для умывания). Сначала хозяин и гость обменялись какими-то малозначащими словами, а потом Малов сказал Рощину, что он соблазнил его жену и тем самым унизил его честь, на что Рощин, не оспаривая факта близости с Пасхаловой, небрежно бросил: «Эх, какая там честь!» После этих слов Малов вынул из кармана пистолет и выстрелил. Пуля попала бывшему гусару в висок и убила его. Схватив шляпу, убийца выбежал мимо швейцара на улицу, вскочил на первого же попавшегося извозчика и уехал. Швейцар, заподозрив неладное, бросился за ним в погоню на другом извозчике, а догнав, отвёз в полицию. Там Малов заявил: «Я отомстил ему за свою поруганную честь».

Могла ли такая трагедия оставить кого-нибудь равнодушным? Не случайно, конечно, подобные факты становились сюжетами театральных пьес и других произведений.

С детства моей любимой песней была и остаётся песня «Раскинулось море широко», и я никак не мог понять почему в этой песне упоминается не Белое, не Чёрное, не синее, а именно Красное море («…и Красное море шумит»), пока не прочитал в «Московских ведомостях» такую заметку: «25 марта 1890 года крейсер „Орёл“ из Одессы шёл во Владивосток. В Красном море вследствие тропической жары среди нижних чинов появились заболевания глазами и желудочно-кишечный катар. Один из солдатиков провёл в лазарете пять суток и отдал Богу душу. Тело покойного при обычном печальном церемониале было спущено в море». Напрасно старушка ждёт сына домой…

Лентовский, Омон и другие

Но хватит о грустном, устремимся лучше туда, на шумные арены, где гремит музыка, неистовствует зритель и царят кумиры. Миром этим в Москве в конце XIX — начале XX века правил Михаил Валентинович Лентовский, житель провинции, вывезенный из неё знаменитым актёром Щепкиным, с тем чтобы в будущем завоевать столицу. Тогда это был юркий, тонкий, щеголеватый молодой человек, распевавший с эстрады песенки и, в частности, песенку о камаринском мужике, написанную Трефолевым [18]. С годами Лентовский превратился в солидного бородатого мужчину с гривой седеющих волос, постоянно носившего большую суковатую палку с серебряным набалдашником. В парке «Эрмитаж», находившемся между современной Делегатской улицей (тогда Божедомским переулком) и Самотёчным бульваром, где был построен театр с открытой сценой в виде греческих развалин на десять тысяч мест и цирковой ареной, в Манеже, построенном в 1822 году, в театре «Олимпия», там, где теперь театр им. «Моссовета, в Новом Эрмитаже», что в Каретном Ряду (его открыл бывший лакей Яков Щукин, перекупив у Лентовского название), и на других площадках ставил он грандиозные, со всевозможными эффектами, представления. Когда Лентовский оставил «Новый Эрмитаж» в Каретном Ряду, не стало ни блеска, ни прежнего размаха. Его завсегдатаи по этому поводу цитировали строки из одной старой пародии: «Грустно всё, буфетчик смотрит дико и слуга с слугой не говорит».

Зато «Аквариум» на Садовой расцвёл. Здесь Лентовский открыл новый сад «Чикаго». У входа появилась массивная фигура швейцара из «Эрмитажа». Его знала «вся Москва». На посетителей производили сильное впечатление декорации, которыми был обставлен вход в «Чикаго»: справа — готический замок, слева — горы. Над ними — колоссальная башня, с вершины которой слетал дракон. Его глаза сверкали, как угли, огнедышащая пасть была раскрыта, так что купчихи всерьёз боялись его.