Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

За домом непременно был сад с липами — для тени и аромата, бузиной, сиренью и акациями, иногда очень большой, причем чем дальше от центра отстояла усадьба, тем больших размеров был сад. Так, усадьба Олсуфьевых на Девичьем поле (и не она одна) могла и в середине века похвастаться целым парком, занимавшим несколько десятин земли, с вековыми деревьями и даже пастбищем для скота. Впрочем, большинство усадеб с большими парками уже к 1830–1840-м годам были проданы в казну: потомки магнатов оказывались не в состоянии содержать дедовские хоромы, которые, к тому же, часто оказывались сильно пострадавшими от пожара и разграбления 1812 года. Дом уже знакомого нам князя Куракина был в это время занят Коммерческим училищем, дворцы Демидова и Разумовского — Елизаветинским женским институтом и приютом для сирот; в блестящих дворцах Пашкова на Моховой и Мусина-Пушкина на Разгуляе и даже в доме «Трубецких-комод» шумели мужские гимназии…

Просторный и не особенно чистый двор барского дома был обставлен службами: людскими, конюшнями, погребами, каретными сараями. Непременно особняком стояла кухня: помещение ее под одной крышей с господскими покоями считалось недопустимым. На конюшне стояло десятка два лошадей; в хлеву одна или несколько коров. На широких воротах красовалась на одном из пилонов надпись: «дом ротмистра и кавалера такого-то» или «генеральши такой-то», а на другом обязательно: «Свободен от постоя».

Происхождение последней надписи требует пояснения. Долгое время в Москве, как и в других городах, расквартированные в городе войска не имели специальных казарм и размещались по обывательским квартирам. Постойную повинность должны были нести все — и мещане, и аристократия. Естественно, что дворянству она казалась особенно обременительной: приходилось терпеть под своей кровлей посторонних людей, далеко не всегда воспитанных (даже если на постое были офицеры), которые часто вели себя бесцеремонно и приставали к женской прислуге. Словом, в конце концов дворянство нашло выход: добились права построить на свои, собранные по подписке, средства городские казармы, с тем чтобы участники сбора освободились от постойной обузы. Так появились Хамовнические казармы, построенные на средства обитателей «Сен-Жермена», Красные казармы в Лефортове, казармы на Петровке, Покровские и Спасские (на Садово-Спасской).

Изредка ворота с надписью «Свободен от постоя» распахивались и появлялся «выезд» — четыре, а то и шесть лошадей, запряженных «цугом» (гуськом попарно) в шестистекольную карету, непременно с гербами (которые у титулованных были увенчаны геральдическими коронами) и с форейтором, сидевшим верхом на правой передней лошади, и двумя выездными лакеями на запятках: кто-то из обитателей отправлялся с визитом или в церковь. Ездить неподобающим образом в дворянской Москве долго было не принято; пешком же старинные дворяне ходили только на гулянье. Число лошадей в выезде в XVIII и первых годах XIX века напрямую было связано с чином: чем выше чин, тем престижнее упряжка. Еще в 1775 году был опубликован манифест, устанавливающий эту связь: особам 1–2-х классов полагалась шестерка с двумя форейторами, 3–5-х — шестерка без форейторов, 6–8-х — четверка, 9–14-х классов — пара. Коронованным особам полагалось в торжественных случаях восемь лошадей. М. А. Дмитриев вспоминал, как страстно хотел возвыситься в чине его дед: это дало бы ему возможность запрягать в выезд четверню, а «при его богатстве ездить парой ему было обидно» ^[48].