Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

Именно студенты были главными кавалерами на московских вечеринках и балах и самыми искренними и благодарными театральными зрителями. Ходили в театры и «зайцами», и по билетам (были энтузиасты, готовые голодать по нескольку дней, лишь бы скопить денег на посещение «галерки»), оглушительно хлопали, кричали «браво» и «фора», устраивали овации своим любимцам, встречали их после спектакля на артистическом входе и нередко, выпрягши лошадей, сами влекли карету популярной знаменитости через весь город к ее квартире (в артистической среде это ядовито называли «ездить на студентах»).

В теплую сентябрьскую или майскую погоду студенты были иногда не прочь немного пошалить, устроив, к примеру, «шествие по бульварам», заимствованное у школяров Германии и Франции. Для пущего эффекта вооружались дудками, охотничьими манками и рогами и отправлялись «путешествовать». «Хотя было уже за полночь, но гуляющих на улицах, а в особенности на бульварах, было еще много. Мы начали свое шествие, — вспоминал участник, — с Никитского бульвара, в глубоком молчании шествуя один за другим то длинной вереницей, то зигзагами, перепрыгивая через скамейки (в то время на бульварах не было еще железных скамеек со спинками), то вдруг описывая большой круг, захватывая в его середину группы гуляющих, которые при этом маневре в недоумении останавливались, не зная, что им делать, сердиться или смеяться. Цертелев, шедший впереди, время от времени издавал своим рогом ревущие звуки, на которые отвечали птичьи и заячьи голоса, под аккомпанемент смеха гуляющей публики.

На бульварах мы встретили еще несколько знакомых студентов, которые тотчас же примкнули к нам, так что чем дальше мы шли, тем число наше увеличивалось. На Никитской площади нам попались по дороге пустые извозчики; мы стали один за другим перепрыгивать через их пролетки, вскакивая на подножку и быстро соскакивая с другой стороны. Изумленные извозчики останавливали лошадь и с открытыми ртами смотрели, что это такое, и скоро ли настанет конец этой напасти. Городовых тогда было немного, и те два-три фараона, которых мы видели одиноко стоящими на своих постах, не сочли нужным привязываться к нам, тем более что нас было много. Самый большой эффект произвело наше шествие и птичьи голоса на Тверском бульваре, где больше всего было гуляющих»^[383].

Впрочем, далеко не всегда развлечения московского студенчества были так забавны и безобидны. Долгое время его нравы были, мягко говоря, грубоваты. По замечанию Н. П. Вишнякова, «аристократам, представителям богатого дворянства, занимавшего все верхи, наука была совершенно не нужна. Они игнорировали жалкие русские университеты и, буде хотели серьезно учиться, учились дома, либо ехали за границу… Высшие учебные заведения привлекали к себе исключительно мелкое дворянство и разночинцев, и притом в огромном большинстве случаев не обширными и светлыми горизонтами, которые открывает наука, а перспективой диплома, дававшего известные права на государственной службе»^[384]. Значительную часть студентов составляли «поповичи», напитанные буйным духом всевозможных «бурс». Аполлон Григорьев, учившийся в университете в начале 1840-х, вспоминал, что для его отца, «по старой памяти, понятие о студенте сливалось с понятием о поповиче»^[385].

Оказавшись «на воле», на положении «взрослых», в среде ровесников, молодежь, как выразились бы сейчас, «отрывалась» по полной программе, и в то время студенческие «забавы» частенько становились серьезной головной болью для городских властей. Студенты отличались редкостной заносчивостью и драчливостью. Подгуляв, они принимались «смеха ради» приставать ко всем встречным женщинам подряд и задирать всякого, кто пытался их урезонить, и вообще любого встречного, будь то офицер, купец или мастеровой. В итоге редкое московское гулянье обходилось без масштабной потасовки, растаскивать которую приходилось многострадальным хожалым при помощи казаков.

Не уступали в то время настоящим студентам и воспитанники Университетского Благородного пансиона. В теплое время года после 10 часов вечера (после молитвы «На сон грядущий») в Александровском саду то и дело устраивались драки между ними и бурсаками из Заиконоспасского монастыря (где размещалось духовное училище). «Дворяне» «наступали толпою на воспитанников духовного училища с бранными выкриками по адресу врагов: „Кутья прокислая!“, „Аллилуйя с маслом!“ — вспоминал участник, — а наши бурсаки кричали им: „Красная говядина, красная говядина!“, имея при этом в виду красные воротники гимназических курток»^[386]. Постепенно эти драки, превратившиеся в своего рода обычай, так что поддерживать его считали долгом все новые и новые поколения «дворян» и «бурсаков», все же ушли в прошлое, но кое-что и осталось в московском обиходе: прозвище «синяя говядина», которым продолжали бранить московских гимназистов уличные мальчишки и ученики реальных училищ (в городских гимназиях воротники мундиров были синие).