Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века

Однако, как кажется, настало время познакомить читателя более подробно с этим уникальным источником монашеской письменности и проблемами его исследования, чтобы круг интересов отца Люсьена стал более понятен. Название Apophthegmata Patrum — а именно так его принято именовать в научной традиции — можно перевести на русский как «Изречения отцов»[1574]. Название происходит от греческого слова apophthegma — меткое слово, сжатое высказывание или изречение. Жанр апофтегм был известен еще с Античности — можно вспомнить апофтегмы философов, особенно киников — краткие и подчас язвительные, утверждающие жизненные принципы словом или «жестом». Например, такие: «Кто-то бранил его (Диогена. — А. Я.) за то, что он посещает подозрительные места. На это он заметил: “И солнце туда заглядывает, но не оскверняется”», «В ответ на брань лысого человека Диоген заметил: “Над тобой я смеяться не стану, а вот волосы твои хвалю за то, что они сбежали с такой дурной башки”» или — «Кто-то громко и долго читал, тогда Диоген показал на чистое место в конце свитка и сказал: “Мужайтесь, люди — вижу землю”»[1575]. По форме изречения отцов пустыни очень походят на своих античных предшественников. Но отмечают и другой возможный их исток — ближневосточную дидактическую традицию «Поучений» и «Книг премудрости». Однако, как бы там ни было, смело можно утверждать одно — по своей сути этот памятник почти целиком принадлежит к духовной вселенной первых египетских подвижников. И в этом главная его особенность. Другие известные нам тексты очень часто представляют собой как бы «внешний взгляд», поскольку вышли из-под пера тех, кто сам не принадлежал к миру отцов пустыни. Споры о том, насколько достоверно изобразил святитель Афанасий Александрийский в Житии Антония Великого своего героя, не утихают до сих пор. Другой не менее известный источник, «Историю монахов», сейчас склонны рассматривать как ранний образец «паломнической» литературы с необходимыми атрибутами жанра — множеством чудес и обилием эпитетов в превосходной степени. Палладия, автора не менее известного «Лавсаика», давно подозревают в том, что на его представления о египетском монашестве сильно повлияли взгляды его духовного наставника, «философа пустыни» Евагрия, а Иоанна Кассиана — в том, что он, возвращаясь к событиям двадцати- или тридцатилетней давности, повествует о бесхитростной аскезе монахов Скита изысканным стилем александрийцев. Есть, конечно, круг житийных источников о Пахомии Великом, вышедших из-под пера монахов его конгрегации, но ведь и здесь жизнь монашеской общины мы видим сквозь призму ее основателя, его первых преемников и тех, кто стремился особым образом запечатлеть их жизнь для последующих поколений киновитов. Примерно то же можно сказать и о сохранившемся по–коптски так называемом «Житии Шенуте», выдержавшем, как сейчас принято полагать, не одну редакцию. Это, скорее, коллективная память общины о ее основателе. Думается, что путь апофтегм к своему читателю был принципиально иным — слова старцев нижнеегипетских пустынь, сказанные ими по конкретному поводу, быстро стали достоянием всего монашеского мира, но не утратили при этом своих уникальных черт. Можно сказать и так — апофтегмы есть слова великих отшельников о них самих, где элемент авторской субъективности — даже если мы учтем все последующие редакторские изменения — минимален.