Все завещания составляли по одному образцу с тех пор, как начиная с XII века Церковь вменила в обязанность написание завещания, а умереть, не выразив последней воли, стало считаться грехом. Завещатель мог располагать имуществом, не подлежавшим передаче по закону его детям, и воспользоваться этой свободой, чтобы искупить свои прегрешения, завещав деньги в пользу бедных или монахов, которые займутся раздачей имущества.
Однако к концу Средневековья нищенство и выставленная напоказ бедность стали подозрительными, и парижские мещане, не в силах бороться с количеством нуждающихся, потребовали принять меры. По словам муниципальных властей и правителей, в Париже было слишком много мужчин и женщин, которые скатились от случайной работы по найму к нищенству и от праздности к преступности. Эта проблема возникла, судя по всему, гораздо раньше эпидемии чумы 1348 года, и в определенном смысле учреждение в Париже, как и в других крупных городах Запада, нищенствующих орденов, которому способствовали пожертвования их монастырям, в частности в виде земельных угодий, стало отражением возмущения, вызванного нарочитой роскошью и богатством, соседствующим с крайней бедностью. Но похоже, что найденные решения — странноприимные дома и религиозное нищенство, включившее бедняков в деятельность по спасению души, — оказались достаточны для того, чтобы контраст не вышел за приемлемые рамки.
Великая чума изменила положение. Во-первых, потому, что она была следствием или сопутствующим явлением настоящей экономической депрессии, не говоря уже о последствиях первого крупного поражения в Столетней войне, перетряхнувшего парижское общество. В результате этого демографического кровопускания произошло разрежение имеющейся рабочей силы. Великий ордонанс Иоанна Доброго от 1350 года, имевший последствия для всего королевства, был издан в первую очередь для столицы. Он приказывал снизить заработную плату до того уровня, какой был до эпидемии, то есть наказать хозяев и рабочих, которые сговорились бы повысить плату за труд. Такие меры (одни из первых, о которых осталось письменное свидетельство) оправданы, как утверждается в ордонансе, тем фактом, что работники обоего пола отказываются трудиться, если им не повышают жалованье, предпочитая сидеть без работы, посещают таверны, где играют и пьют. Власть, позволяющая нижестоящим и малым таким образом помыкать собой, извращена, такое неподчинение — источник греха, за который королевская власть намерена воздать по заслугам.
Конец Средневековья в большом городе был эпохой, когда социальный страх, презрение к бедным и неприятие приезжих ощущались все сильнее. Страх перед бродягами, у которых «ни кола ни двора», перед людьми «без определенного места жительства» в XV веке чрезвычайно вырос. Их заранее считали виновными, потому что подозревали в готовности на любое злодеяние, ведь им нечего терять. Однако таких очень много. Городской кризис в Париже и великие несчастья, обрушившиеся на королевство, направили их на стезю нищих, бродяг и воров, чтобы выжить, — тем более опасную, что во время войн свирепствовало узаконенное насилие. Запершись в своих стенах, Париж пережил в 1420–1430-х годах гражданскую войну и иноземное нашествие, которое разрушило его округу, перекрыло торговые потоки и нарушило снабжение. Но когда вернулся мир, а городское хозяйство восстановилось, страх остался. Именно им проникнуто требование усилить контроль над нравственностью, проводить проверки групп, считающихся опасными (бедняков, студентов и даже женщин), принимать систематические меры по надзору, выдворению и изоляции.
Нельзя недооценить иерархию, основанную на богатстве и, прежде всего, деньгах, — новый порядок, частично обличаемый христианской моралью, но в то же время ставший основой современного общественного устройства, глубоко связанной с городом и его деятельностью. Отношение к деньгам — будь то в производстве богатств, их распределении, в исправлении неравенства, порожденного новым порядком, — определяет в Париже возможности современности — экономической, идеологической, политической и социальной.
Глава пятая
Мир власти