Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции

Это описание можно дополнить некоторыми яркими подробностями. Скажем сначала, что ни один историк не постарался дать нам точное представление об описанном зале. Когда Мишле изображает членов Конвента, «толпившихся в узком зале театра Тюильри и бросающих друг на друга гневные взгляды, то изображаемая им картина совершенно неверна. Зал был огромным, слишком большим для малого числа членов Конвента, принимавших обычно участие в заседаниях. Они были рассеяны по нему и как бы терялись среди скамей, опустошенных вскоре арестами и казнями. Из семисот шестидесяти членов, принимавших постоянное участие в заседаниях, уже на второй день осталось не более пятисот желающих слушать бесконечные речи, заимствованные у древних. Затем, когда положение сделалось еще более опасным, многие члены скрылись. Вскоре их осталось всего четыреста, затем триста человек; заседания протекали угрюмо, скамьи были пусты. В разгар террора на заседаниях в среднем голосовали всего двести пятьдесят депутатов.

Дюлор рассказывает, как несчастные, трепещущие при малейших событиях, депутаты робко проскальзывали в зал Собрания; они боялись обратить на себя внимание и при первых признаках волнения бежали к дверям и скрывались. Когда Амар, хорошо знавший свою аудиторию, читал рапорт об обвинении тринадцати дантонистов, он принял следующие меры предосторожности: прежде чем начать говорить, он потребовал, чтобы все двери были закрыты и никто не мог уйти…

За креслом президента, в маленьком салоне, наполовину скрытом опущенными драпировками, обычно находилось несколько значительных лиц, членов партии, бывшей в то время у власти[125]. Они разговаривали об общественных делах и принимали посетителей; это было своего рода интимное заседание малого парламента рядом с разыгрываемой в зале большой парламентской комедией.

Рисунок кресла президента сделал сам Давид; подобно древним римским креслам, оно было задрапировано роскошной шелковой материей. Стулья секретарей были покрыты пурпурным сен-сирским сукном, украшены бахромой и набиты пухом. Кафедра президента и четыре бюро секретарей были обиты тонким эльбефским сукном, похожим на бильярдное[126].

Кафедра президента состояла из досок, поддерживаемых двумя химерами из липового дерева. На сплошных панно были наклеены резные дубовые надписи: «Свобода» и «Равенство»[127]. Над креслом президента были укреплены в виде трофеев знамена, отбитые у неприятеля, а по обеим сторонам висели две бумажные таблицы, хранящиеся в настоящее время в музее Карнавале. На одной из них была написана «Декларация прав», на другой — текст конституции.

Пройдя через вестибюль центрального павильона вдоль низкой галереи просителей, миновав залу депутаций и довольно длинный коридор, мы подходим к решетке, находившейся напротив трибуны. Громадные трибуны для публики были заставлены скамьями, крытыми темно-синим полотном[128].

Такова была обстановка, но кто может описать сцены, разыгрывавшиеся в ней? Правда, гениальные историки создали бессмертные картины некоторых актов драмы Конвента: Мишле, Луи Блан, Ламартин дивными красками набросали гигантские фрески, исполненные движения. Но этим великим картинам мы порой предпочли бы простой набросок, более искренний и наивный, в котором стиль и воображение не играли бы никакой роли, и единственным достоинством которого было бы то, что он сделан с натуры.

Для этого требовалось войти в замок Тюильри, вечно оживленный движением шумной, волнующейся толпы. Здесь и зрители с трибун, проходящие по галереям, становящиеся в очередь, бросающиеся со всех ног, лишь только откроют двери, по деревянным лестницам, ведущим наверх; и просители, ждущие, когда им можно будет подойти к решетке; и секретари, и национальные агенты, и шпионы, шныряющие по дворцу от павильона Свободы до павильона Равенства и переходящие по галереям из одного бюро в другое. Сторожа охраняют высокие двери зала заседаний; это — инвалиды, играющие роль полиции[129]. Пришлось бы вновь воскресить эту странную и разношерстную толпу «вязальщиц»,[130] франтов, военных, буржуа. Каждое лицо здесь выражало гаев, беспокойство, отчаяние, страх, недовольство; это была буйная толпа, над которой, как вихрь, сгибающий все головы, проносился шум бурных заседаний, прорывавшийся ежеминутно через приоткрытую и тотчас же снова захлопнутую дверь. Весь Париж был здесь, где находился нервный центр города, где сходились все нити, приводившие в движение колеса революционной машины — тюрьмы, трибунал, эшафот.