Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции

Президент поручил депутации из трех лиц объявить народу о вынесенном только что приговоре. Во время этого заявления я просил моих судей, чтобы они дали мне копию оправдательного приговора, и они мне это обещали. Президент спросил меня, почему я не ношу креста ордена Святого Людовика, который, как он узнал, был у меня. Я отвечал, что товарищи по заключению посоветовали мне его снять. Он сказал, что поскольку Национальное собрание еще не запретило носить этот орден, то человек становится подозрительным, если его не носит. Вернулись три депутата, велели мне надеть шляпу и вывели за ворота. Едва я показался на улице, как один из них воскликнул: «Шапки долой… Граждане, вот человек, для которого ваши судьи просят милости». После произнесения этих слов исполнительная власть подхватила меня и поставила среди четырех факелов. Все окружающие стали обнимать меня. Зрители кричали: «Да здравствует нация!» Эти почести, которые очень тронули меня, отдали меня под покровительство народа. Аплодируя, он расступился и пропустил меня и трех депутатов, которым президент поручил сопровождать меня до моего дома. Один из них сказал мне, что он каменщик и живет в Сен-Жерменском предместье; другой, уроженец Буржа, был парикмахером; третий, одетый в мундир национального гвардейца, сказал, что он союзник. Дорогой каменщик спросил, не страшно ли мне. «Не страшнее, чем вам, — отвечал я ему, — вы, вероятно, заметили, что я не робел на суде; тем более я не стану трепетать на улице». — «Вы были бы неправы, если бы боялись, — сказал он мне, — теперь вы священны для народа и если бы кто-нибудь напал на вас, он немедленно погиб бы. Я сразу заметил, что вы не из преступников, занесенных в реестр, но испугался за вас, когда вы сказали, что служили офицером в королевском полку. Помните, я еще тогда наступил вам на ногу?» — «Да, но я думал, что это кто-нибудь из судей». — «Черт возьми, это был я! Я думал, что вы губите себя, и мне было бы жаль, если бы вам пришлось умереть. Но вы удачно вывернулись; я очень этому рад, потому что люблю людей, которые не трусят!» Придя на улицу Сен-Бенуа, мы наняли извозчика, который довез нас до моего дома.

При виде меня первым движением моего хозяина и друга было протянуть моим провожатым свой бумажник. Они отказались и ответили ему слово в слово следующее: «Мы исполняем эту обязанность не за деньги. Вот ваш друг, он обещал нам рюмку ликера; мы выпьем ее и вернемся на наш пост». Они попросили меня дать им свидетельство о том, что они благополучно доставили меня домой. Я им дал его и просил прислать мне копию, обещанную судьями, а также вещи, оставленные мною в аббатстве. Я проводил их до двери, где от всей души обнял их. На другой день один из комиссаров принес мне документ».

Эти страницы воспоминаний Журниака де Сен-Меара мы процитировали только потому, что они дают нам драгоценные сведения об одном человеке и одном здании, которым историки не уделили должного внимания. Человек этот — Майяр, а здание — тюрьма аббатства.

Посмотрим сначала, какова была бойня, а затем займемся мясником.

Я помню, что еще ребенком видел в одном иллюстрированном журнале гравюру, производившую сильное впечатление. На ней было изображено нечто вроде внутреннего вида огромной, живописно расположенной башни. Подпись под рисунком говорила, что художником, нарисовавшим его с натуры, был не кто иной, как сам Майяр. Название также было чрезвычайно красноречиво: «Вид Революционного трибунала в 1792 году». Все это вместе взятое производило настолько драматическое впечатление, что впоследствии это клише попало под видом иллюстрации в одно историческое издание, справедливо считающееся серьезным.

И что же? — все это оказалось ложью! Когда в X году здания монастыря Сен-Жермен были конфискованы и пущены на слом, воспоминание о резне, еще живущее в памяти местных жителей, исчезло вместе с постройками, бывшими его свидетелями. Это мрачное воспоминание перенесли тогда на тюрьму аббатства — из всего старинного монастыря уцелела она одна, из нее-то и сделали арену всех сентябрьских событий. Когда в 1857 году она, в свою очередь, была разрушена, потребовалось перенести куда-нибудь место действия этого предания, грозный призрак этой вечно памятной бойни. Так как на улице Шильдебер стоял темный старинный дом с обширным залом странного и мрачного вида, легенду начали относить к нему. Этот дом и послужил моделью для рисунка, о котором мы только что упоминали.