Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена

Настала зима. Подул пронзительный ветер с моря. Римляне стояли под Карфагеном уже почти год. Между тем консул снова задумал осаждать Неферис. Что заставило его опять идти к этой неприступной крепости, где он потерпел такое жестокое поражение, да еще теперь, в самое неподходящее время года? Довольно ясно. Новые консулы вступали в свои права 1 января. Конечно, нечего было и думать, чтобы Манилию продлили полномочия. За год пребывания в Африке они с Цензорином совершили следующие подвиги: дали карфагенянам вооружиться и укрепиться, потерпели массу жестоких поражений, а потом без конца попадали в беду и любезно предоставляли Сципиону возможность спасать их. А ведь не будь Сципиона, вся римская армия была бы давно уничтожена! Поэтому Манилий со дня на день ожидал прибытия преемника. Но ему нестерпимо стыдно было теперь возвращаться в Рим и показываться на глаза согражданам. Можно представить себе тот град ядовитых насмешек, которые они обрушат на голову незадачливого юриста. Поэтому он лихорадочно спешил сделать напоследок хоть что-то замечательное, что отчасти заставило бы забыть его прежние промахи.

Итак, римляне снова подошли к роковой реке. На сей раз консул сделал все, как говорил Сципион. Остановился там, где тот в прошлый раз остановился, и разбил укрепленный лагерь. Но там он и сидел, охваченный мучительной неуверенностью и тревогой, страшась двинуться вперед и стыдясь идти назад. Фамея скрывался где-то возле лагеря.

Однажды в бурный зимний день Сципион ехал со своим маленьким отрядом. Местность, как мы помним, была пересеченная, и Публий двигался медленно, постоянно осматриваясь. Впереди был глубокий, непроходимый овраг. На противоположном берегу Сципион заметил людей. Ему показалось, что он узнает отряд Фамеи. Неожиданно атаман отделился от остальных и подъехал к самому краю оврага. Он поманил к себе римлянина. Не долго думая Сципион сделал знак остальным оставаться на месте и тоже один подъехал к краю оврага. Теперь он мог разглядеть своего врага ясно. Да, он не ошибся: то был сам грозный Гамилькар.

Враги несколько минут молчали. Первым заговорил Сципион:

— Ну, Фамея, ты видишь, куда зашли дела карфагенян. Почему же ты не позаботишься о собственном спасении, раз ничего не можешь сделать для общего?

— А какое может быть мне спасение, — угрюмо отвечал пуниец, — когда у карфагенян так обстоят дела, а римляне претерпели от меня столько зла?

— Даю тебе честное слово, если только ты считаешь меня человеком надежным и достойным доверия, тебе будет и спасение, и прощение, и благодарность от римлян, — сказал Сципион.

Фамея в ответ воскликнул, что нет человека, которому он верил бы больше, чем Сципиону.

— Я подумаю и, когда сочту возможным, дам тебе знать, — сказав это, Фамея исчез.

Через несколько дней один нумидиец принес Сципиону подметное письмо. Публий взял его и, не распечатывая, отдал консулу. Тот с удивлением поглядел на Сципиона, потом на письмо и наконец сломал печать и прочел: «В такой-то день я займу такой-то холм. Приходи с кем хочешь и передовой страже скажи, чтобы они приняли того, кто придет ночью». Ни адреса, ни подписи, ни какого-нибудь опознавательного знака. Консул вертел в руках странное послание и ничего не мог понять. Наконец он с недоумением уставился на Сципиона. Публий сказал, что уверен — это письмо ему от Фамеи. Консула, однако, это ничуть не обрадовало. По его мнению, это была явная ловушка. Коварный пуниец хочет заманить лучшего римского офицера в западню, и он стал умолять Сципиона — приказывать ему он уже давно разучился — не рисковать собой понапрасну. Разумеется, его просьбы, как всегда, не возымели на Сципиона ни малейшего действия. Кончилось тем, что он ночью отправился на свидание. Вернулся он с Фамеей и двумя тысячами его всадников. Гамилькар даже не потребовал никаких гарантий своей безопасности и не спросил, какая ждет его награда. Он сказал, что вверяет свою жизнь Сципиону и уверен в своей судьбе (Арр. Lib., 107–108).

Когда Сципион вернулся в римский лагерь возле Нефериса с Фамеей, все войско вышло ему навстречу и устроило некое подобие триумфа. Пели песни и славили Публия как триумфатора. Консул был очень доволен. Он считал, что теперь может смело отступить от Нефериса, ибо уже совершил славный подвиг — переманил самого опасного врага Рима. И войско уже без приключений вернулось на прежнюю стоянку. В лагере Манилий узнал, что на смену ему присылают Кальпурния Пизона. Консулу надо было уезжать, но вперед себя он решил послать в Рим Сципиона с Фамеей. Конечно, он надеялся, что их блестящее появление хоть немного сгладит впечатление от его непрерывных позорных промахов и настроит квиритов в его пользу.

Итак, консул уезжал. Но его отъезд оставил римлян совершенно равнодушными. Горько было другое — уезжал Сципион. Все войско провожало Публия до самого корабля, а когда он уже поднялся на палубу, все дружно закричали:

— Возвращайся к нам консулом!