Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы

ЕГОРОВ. Это наше внутреннее дело, наш внутренний процесс — борьба с большевиками. А мы всегда стояли за разрешение наших внутренних болезней безболезненными путями, без всяких актов насилия. Мы всегда были против насилия. Так что наша позиция всегда в этом вопросе ясна, и кто бы что бы ни говорил, но мы никогда не призываем к насилию.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Значит, вы поняли статью Савинкова, что это борьба внутренняя, идейная борьба?

ЕГОРОВ. Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Хорошо. Но как вы объясните это место: «Нашей ненависти хватает лишь на шептание по углам, нашего ума хватает лишь на словесное сочувствие Дону»? Здесь как будто выражаются определенные тенденции?

ЕГОРОВ. Эти слова выражают недовольство русской интеллигенцией, которая малоактивна, она выражает только словесное сочувствие Дону, надеется только на какую-то внешнюю силу. Он выражает тут отрицательное отношение к той психологии русского обывателя, который надеется на что-то другое, на что-то внешнее, то на штыки немецкие, то на штыки казацкие.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Но я должен еще указать на следующее. В начале статьи имеется еще одно место: «Не можем либо не смеем». Так что здесь говорится о какой-то смелости, которую нужно проявить?

ЕГОРОВ. Я думаю, что смелость нужна и для того, чтобы вести идейную борьбу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Хорошо. Товарищи судьи, имеете вопросы гражданину Егорову?

ЧЛЕН ТРИБУНАЛА. Вы говорите, что при приеме статей вы требовали, чтобы они не противоречили основным принципам газеты?

ЕГОРОВ. Да.

ЧЛЕН ТРИБУНАЛА. Вы считали и статью Савинкова не противоречащей основным принципам газеты?

ЕГОРОВ. Да, считал.

Вперед вышел сумрачный, низкорослый Крыленко, еще полгода назад разъезжавший по фронту в солдатской гимнастерке с нескладно прицепленной к низко опущенному ремню длинной шашкой. «Кто это?» — удивлялись фронтовики. И слышали в ответ: «Верховный главнокомандующий». — «Дожили, — глядя на клоуна, поставленного над генералами, горевали фронтовики, — теперь-то немец задаст нам перцу». Но недолго верховодил Крыленко, уж слишком рьяно взялся новоявленный полководец за уничтожение русских генералов и офицеров, отдавая предпочтение тем, кто сидел в окопах по другую сторону линии фронта. Пришлось его революционный задор испробовать в тылу. Он был переброшен в ведомство юстиции, где ему поручали возглавлять атаки на внутренних врагов — неугодных большевикам российских обывателей. Вот и сейчас он был во всеоружии — с запасом хорошо отточенных революционных фраз:

«Враги увеличивались с каждым днем. Для Советской власти это является доказательством того, что ее путь правильный».

«Всюду мы видим оскаленные зубы наших врагов».

«Революционный трибунал — это не есть суд, в котором должны быть возрождены юридические тонкости, юридические доказательства, юридические хитросплетения».

«Здесь происходит творчество нового права и новых этических норм».

«Я полагаю, что с этой газетой должно быть раз и навсегда покончено».

«Я полагаю, что революционный трибунал поступит с редактором "Русских ведомостей", как с контрреволюционером».

Верные солдаты революции — члены трибунала, — посовещавшись для виду, ревностно исполнили наказ доблестного генерала советской юстиции. Газета «Русские ведомости» была закрыта навсегда, а ее редактор, «ввиду преклонного возраста», был награжден тюремным одиночным заключением сроком на три месяца.

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 487

Агитация против празднования 1 Мая

Первое мая как праздник рабочих начали отмечать с 1889 года, когда в столетнюю годовщину Французской революции съезд Второго Интернационала принял резолюцию: «Назначается великая международная манифестация в раз навсегда установленное число, чтобы разом во всех странах и во всех городах в один условленный день трудящиеся предъявили общественным властям требования ограничения законом рабочего дня до восьми часов, а также выполнение всех других постановлений международного конгресса в Париже».

В одних странах Первомай переносили на ближайшее воскресенье, в других праздновали после обеда или по окончании работ. И вовсе заглох он с началом Первой мировой войны, когда пролетарии всех стран стали патриотами своего Отечества. Всех, кроме России. «Только вожди русских рабочих тов. Ленин, Зиновьев и др. остались верны революционным заветам Интернационала», — бахвалились большевистские газеты, призывая народ в лихую годину к первомайским забастовкам.

А после победы Октября майские торжества, наряду с днями памяти Карла Либкнехта и Розы Люксембург, приездом Ленина в революционный Петроград и прочими «красными датами», решили превратить в нечто грандиозное.

Началась подготовка к 1 Мая 1918 года. В голодных городах устанавливали прожектора для подсветки зданий, пиротехники готовили фейерверки, повсюду вывешивали красные флаги и лозунги. Особенно постарались в Москве, закутав чуть ли не весь Кремль, ставший цитаделью Совета народных комиссаров, в красную материю.