Повседневная жизнь российских жандармов

Музыканты молча встали, собрали инструменты и послали за извозчиком. Вилькин, смущенный их страхом, стал было объяснять, что его «ученость» идет от книг, от Библии, но этим напугал гостей еще больше.

Два дня спустя самый трусливый из них, Рубан, уже стоял перед своим начальником Мошковым и заявлял грозное «Слово и дело!». Скоро на Выборгскую сторону был послан отряд солдат с изветчиком Рубаном, чтобы взять «болтуна-немца» под крепкий караул. В Тайной канцелярии показание Рубана было подтверждено Чайкой и Лещинским. Вилькин признался в том, что говорил о пределе жизни царя Петра, но упоминал не три года, а десять! Накинув Петру Алексеевичу семь лет, ведун полагал облегчить этим свое наказание.

Но следователи не удовлетворились этим, равно как и ссылкой на книжные знания Вилькина, и стали выпытывать у него «подробности». Устроили очную ставку с изветчиком, на квартире у шведа произвели тщательный обыск, все имущество его опечатали, а к изучению переписки виновного на немецком языке привлекли переводчика. Дело кажется ясным — швед болтун, но «изящный превосходительный» Толстой со товарищи продолжает ребяческие игры. Зачем? Неужели он и его помощники Ушаков и Писарев так глупы и несведущи? Да нет, отвечает русский историк М. И. Семевский, они не глупы, им нужно показать государю свое усердие!

И томится бедный швед в застенках, пока тянется это нескончаемое и пустопорожнее следствие. В конечном итоге оно заканчивается батогами и свободой по «всемилостивейшему указу». Легко отделался!

Русский историк М. И. Семевский признавался, что никак не мог понять, чем определялась мера наказания «клиентам» Тайной канцелярии Петра Великого, потому что обнаружил, что за одно и то же преступление ее начальники давали совершенно разные наказания. Вероятно, пишет историк, у их руководителей Толстого, Ушакова и Скорнякова-Писарева были на этот счет какие-либо особые соображения. М. И. Семевский же в своей книге «Слово и дело» приводит любопытный факт, когда во время поездки в 1717 году в Голландию Петр I «испросил жизнь» обратившегося к нему местного преступника, пожалев его. «Факт любопытный, — заключает историк, — крик иноземного солдата-преступника склонил его к милости, а вопли и стоны страдальцев — сына, сестер, жены, родственников, ведомых на лютейшие муки и истязания, не могли вызвать милости».

Воистину: «Жестокий век — жестокие сердца!» [3]

…Давайте с помощью все того же М. И. Семевского заглянем в самый «темный» угол Российской империи того времени — в застенки Тайной канцелярии. Что же ожидало там бедных жертв «слова и дела»?

Историк приводит указ от 1742 года под названием «Обряд, како обвиненный пытается», которым регулировался порядок добывания улик и свидетельского материала по «приличившимся злодействам» при императрице Елизавете. Но ничего нового «веселая Элизабет» со времен своего отца не изобрела — все осталось по-старому. Приведем здесь пересказ «Обряда» — да извинит нас читатель за некоторые жуткие подробности.

Пыточная или застенок Тайной канцелярии обычно представлял собой подвальное помещение, огороженное «палисадом». Дыба должна состоять из двух вкопанных в землю столбов с перекладиной, «…и когда назначено будет для пытки время, то кат или палач явится… с своими инструментами: хомут шерстяной, к которому пришита веревка долгая; кнутья и ремень, которым пытанному ноги связывают». Затем в застенке появляются судья и его помощники: посовещавшись между собой о том, получения каких сведений нужно добиваться от подследственного, они дают знак караульному ввести его.

Палач, получив от караульного жертву, «…долгую веревку перекинет через поперечной в дыбе столб и, взяв подлежащего пытке, руки назад заворотит и, положа их в хомут, чрез приставленных для того людей встягивается, дабы пытанной на земле не стоял». Висящей жертве выворачивают назад руки, связывают одним концом ремня ноги, а другим концом привязывают ремень к столбику перед дыбой. Растянувши таким образом жертву, палач бьет ее кнутом, и «допрос» начинается: судья спрашивает, палач «работает» кнутом, а секретарь немедленно фиксирует показания на бумагу.

Для запирающихся «злодеев» предусматривались дополнительные меры воздействия: тиски, «зделанные из железа в трех полосах с винтами», одни из которых — большие — накладывались на руки, а двое тисков — на ноги; удушающая веревка и кляп («просунув кляп, вертят так, что оной изумленным бывает»); литье или капанье холодной воды на голову («от чего также в изумление приходит»). Если и после этих пыточных средств «изумленный злодей» отказывается дать нужные показания, то прибегают к следующей мере: «…пытанному, когда висит на дыбе, кладут между ног на ремень, которым они связаны, бревно, и на оное палач становится за тем, чтоб на виске потянуть ево, дабы более истязания чувствовал. Есть ли же и потому истины показывать не будет, снимая пытанного с дыбы, правят руки, а потом опять на дыбу таким же образом поднимают для того, чтобы и чрез то боли бывает больше».