Повседневная жизнь российских жандармов

С того момента, как Екатерина II взошла на престол, с которого она с помощью гвардии свергла своего венценосного супруга Петра III, она всеми фибрами своей души ощущала зависимость от гвардейцев. В письме, написанном своему бывшему фавориту графу Станиславу Августу Понятовскому вскоре после переворота, она прямо писала: «Положение мое таково, что мне приходится соблюдать большую осторожность и прочее, и последний гвардейский солдат, глядя на меня, говорит себе: вот дело моих рук». С гвардией надо было рассчитываться за оказанную ей бесценную услугу. «Сверх всего этого, — отмечает В. О. Ключевский, — необходимо было предупреждать попытки недовольных в гвардии повторить соблазнительное по успеху дело 28 июня во имя другого лица, пресекать „дешперальные и безрассудные перевороты“, как она выражалась».

Как всегда в таких масштабных событиях, в которые были вовлечены сотни людей, нельзя было осчастливить своей благодарностью всех участников, кто-то из гвардейцев считал себя обделенным монаршими милостями, а кому-то кружила буйную голову мысль о легкости переворота и соблазнительной близости и доступности верховной власти. Иным авантюристам и храбрецам-гвардейцам за дружеской попойкой казалось, что надо сделать не так уж много усилий для того, чтобы поймать за хвост «птицу счастья». К их числу относились измайловские офицеры братья Гурьевы и их приятель Хрущов. Страшно завидуя братьям Орловым, которые стали вельможами, в то время как они сами по-прежнему были не у дел и без гроша в кармане, эти горячие гвардейские головы в октябре 1762 года ведут застольные разговоры о возвращении на престол экс-императора Ивана Антоновича, сидящего в Шлиссельбургской крепости. Правда, кроме пьяной болтовни, дело у них пока не идет вперед, но и этого было достаточно для вынесения им сурового приговора к смерти, замененного затем шельмованием и ссылкой в Сибирь.

Не прошло и двух лет, как снова возникла опасность государственного переворота. Теперь освободить и возвести на престол Иоанна Антоновича попытался весной 1764 года поручик Василий Мирович. Но его попытка не удалась: в соответствии с давнишней, утвержденной еще Елизаветой Петровной и подтвержденной затем Екатериной II инструкцией, офицеры стражи Власьев и Чекин закололи шпагами несчастного узника, просидевшего в заключении в общей сложности около 23 лет. Хотя смертная казнь и была отменена еще при Елизавете Петровне в 1754 году и публичных казней в столице давно уже не было, в этом случае Екатерина II была непреклонна, и Мирович был казнен отсечением головы «за умысел против особ императорского дома».

Заговоры в гвардии продолжались до начала 1770-х годов, по делам «о скопе и заговоре» были, в частности, привлечены гвардейцы Опочинин-Батюшков и Оловенников-Селихов: первый пытался выдавать себя за сына Елизаветы Петровны и английского короля, а второй затеял спор из-за короны со своими подельниками, причем один из них говорил ему: «Когда тебе можно царем быть, так и я буду». Серьезной опасности эти «застольные заговоры» не представляли, но Екатерина II расправлялась с их участниками со всей присущей ей в таких случаях жестокостью, стремясь запугать других потенциальных охотников за ее короной.

В знаменитой оде «Фелица» Г. Р. Державин за послабления в преследовании подданных за мелкие преступления, связанные с оскорблением изображения государя, царского титула и указа, спел императрице Екатерине II осанну:

Можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.
Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить.

Действительно, при Екатерине II с отменой в 1762 году «Слова и дела» исчезло множество столь популярных в прошлом дел «о непристойных словах», «о небрежном или непочтительном обращении подданных с изображением государя» и т. п. Но придворный пиит явно кривил душой и беззастенчиво льстил императрице, утверждая, что о ней можно было безнаказанно «пошептать в беседах». Е. В. Анисимов замечает по этому поводу: «…Екатерина II на такие шептания смотрела плохо и быстро утрачивала обычно присущую ей терпимость и благожелательность. Вообще она очень ревниво относилась к тому, что о ней говорят люди, пишут газеты. Внимательно наблюдала императрица за общественным мнением внутри страны и оставалась всегда нетерпимой к тому, что… называла „враками“, то есть недобрыми слухами, которые распространяли о ней, ее правлении и делах злые языки из высшего общества и народа. Нетерпимость эта выражалась в весьма конкретных поступках власти. Выразительным памятником борьбы со слухами стал изданный 4 июня 1763 года „Манифест о молчании“ или „Указ о неболтании лишнего“… Надо думать, что этот указ был вызван делом камер-юнкера Хитрово, который обсуждал с товарищами слухи о намерении Григория Орлова жениться на императрице».