Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

Согласно «Учреждению для управления губерний Всероссийской империи» 1775 года, которое упоминает Правдин в разговоре с Милоном, число губерний было увеличено, а наиболее важные из них соединены в наместничества. Во главе последних стоял наместник, или генерал-губернатор, исполнительным органом при котором становилось наместническое собрание из двух-трех советников^[32]. В их число и попал Правдин. Причем дело происходит около Москвы, следовательно, в Московском генерал-губернаторстве. Правдин шлет донесения в Первопрестольную и оттуда же получает ответы. Стало быть, и он сам — крупная птица, и его начальник — из первых сановников империи. Трудно не разглядеть за этими образами фигуры драматурга и его покровителя. К моменту написания пьесы Никита Панин уже скончался, а Фонвизин вышел в отставку, но всегда мог вернуться, если бы партия наследника престола Павла начала теснить сторонников матери-императрицы. Москву возглавлял близкий сотрудник Екатерины II, человек, которому она полностью доверяла, — князь М. Н. Волконский. Он не мог быть для Фонвизина другом «страждущего человечества». Но его подсиживал, а во время Пугачевщины даже пытался заменить собой второй из братьев Паниных — генерал Петр Иванович.

Описание генерал-губернатора: «С каким усердием исполняет он… человеколюбивые виды вышней власти! Мы в нашем краю сами испытали, что, где наместник таков, каковым изображен наместник в Учреждении, там благосостояние обитателей верно и надежно» — наводит на мысль, что имелся в виду именно Петр Панин, за которым и в Первопрестольной, и при дворе стояла сильная группировка.

Этот наместник назван говорящим именем — князь Честан, он и давний друг Стародума, и дядя Милона, и покровитель Правдина. Фамилия указывает как на «честность», так и на «честь» персонажа, а отставка Петра Ивановича Панина была вызвана именно его щепетильным отношением к собственной чести: он, покоритель турецкой крепости Бендеры, получил орден Святого Георгия вторым после победителя в Чесменском сражении А. Г. Орлова, был оскорблен и ушел со службы^[33]. По этому поводу его брат Никита Иванович в «Предисловии» к «Проекту фундаментальных законов» с возмущением писал: «Посвятя жизнь свою воинской службе, лестно ль дослужиться до полководства, когда вчерашний капрал, неизвестно кто и неведомо за что становится сего дня полководцем и принимает начальство над заслуженным и ранами покрытым офицером?»

В пьесе есть место, удивительно схожее с этим пассажем: «Вдруг получил я известие, что граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни… Я тотчас подал в отставку». Проект конституции был записан рукой Фонвизина и несет печать его соредакторства. Видимо, оба — и вельможа, и драматург — держались единого мнения об обиде Петра Панина. Недаром в пьесе поминается «подлая выслуга». «Никто нейдет стезею себе свойственною, — сказано в проекте. — …Какой чин, какой знак почести, какое место государственное не изгажено?»^[34] Только что введенный чин генерал-губернатора или наместника пока «не изгажен». Его бы и занять «мыслящему и благородное любочестие имеющему гражданину», то есть Панину — Честану.

Если наша догадка верна, то Фонвизин погружает читателя в некую альтернативную реальность, где законы исполняются, чиновники честны, добродетель защищена, а порок наказан. Такую картину он сам связывал с восшествием на престол наследника по мужской линии — Павла.

Пока же Правдин «из собственного подвига своего сердца» ищет нарушителей «гражданского спокойства», то есть преступников. Простаковы виновны в ограблении крестьян. Хозяйка завидует брату: «Весь околоток говорит, что ты мастерски оброк собираешь. Хотя бы ты нас поучил… С тех пор, как всё, что у крестьян было, мы отобрали, ничего содрать не можем». Кроме того, «презлая фурия» бьет домашнюю челядь: «Разве я не властна в своих людях?» Оказывается, нет. Закон требовал иного, но дотягивался далеко не до каждого медвежьего угла, что и создавало у помещиков-изуверов ощущение безнаказанности.

«Душегубица»

Уловив созвучие: Простакова — Салтыкова, современник Фонвизина легко договаривал то, что автор оставил за строкой. В начале царствования Екатерины II дворянка-«душегубица», жившая, кстати, в Москве, убила более тридцати крепостных. Доведенные до отчаяния люди подали несколько жалоб, но московские чиновники были подкуплены богатой барыней^[35]. Летом 1762 года двое крепостных Салтыковой отправились искать правды в столицу. Там им несказанно повезло: сразу же после переворота 28 июня 1762 года они сумели подать жалобу лично Екатерине II. На следствии удалось доказать причастность Салтыковой к тридцати семи убийствам, в остальных случаях недоставало улик.