Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

«Надо было выслушивать всех, заставлять присягать одних, ободрять других, ругать, льстить, копаться в грязном белье, — вздыхал Бенкендорф, — наконец, слушать и запоминать все то, что чиновники и толпа мелких дворян… могли придумать о нанесенных обидах и отвратительных действиях»^[432]. Чем не купцы, жалующиеся Хлестакову? «Такого городничего никогда еще, государь, не было. Такие обиды чинит, что описать нельзя. Постоем совсем заморил, хоть в петлю полезай. Не по поступкам поступает».

Сразу после воронежской истории Бенкендорфу пришлось возбудить дело против помещика, засекшего насмерть двоих крепостных. Закончив следствие, он едва не на коленях просил императора Александра I, чтобы «это поручение оказалось последним в данном роде». В тот момент генерал не мог и представить, что с подобными «поручениями» окажется связана вся вторая половина его жизни.

Но в 1827 году он мог торжествовать. Под недреманное око жандармов попал Бравин. Ярославский губернатор пытался отговориться незнанием того, что творилось у него под боком. Кроме того, он имел высоких покровителей и звание сенатора. Местные чиновники не подчинялись органам высшего политического надзора, а министры относились к деятельности Третьего отделения с плохо скрываемой враждебностью. Бравин отбивал удары еще около трех лет. Только в 1830 году его карьера, наконец, закончилась.

Подобных случаев по всей России были не десятки, а сотни и тысячи. В 1826 году управляющий Третьим отделением М. Я. Фон Фок доносил Бенкендорфу: «В продолжение двадцати пяти лет бюрократия питалась лихоимством, совершаемым с бесстыдством и безнаказанностью… Ремесло грабителя сделалось уж слишком выгодным… Правительству предстоит выбрать одно из двух: или допустить ужасное зло, или прибегнуть к реформе… и найти в этом средство к исправлению старых несправедливостей»^[433].

О какой реформе речь? И откуда взялся срок — четверть века?

«Черная туча»

Под реформой понималось учреждение надзора, важнейшей задачей которого стала вовсе не борьба со свободомыслящими литераторами, а контроль за исполнением законодательства на центральном и местном уровнях — от министров до городничих. О чем свидетельствуют отчеты Третьего отделения.

Уточнение «за последние двадцать пять лет» — вовсе не случайно. Оно как бы охватывало царствование Александра I, но острие критики направлено не на него. Каждый знал: за войну чиновники распоясались — стали брать «не по поступкам». А «война» для людей того времени охватывала не только грозный 1812 год и Заграничный поход русской армии. Как мы не раз говорили, противостояние с революционной Францией началось в конце XVIII века, продолжалось в антинаполеоновских коалициях и, едва завершившись с выводом русских оккупационных корпусов из-за границы, вновь дало о себе знать полосой европейских революций 1820-х годов. Почти четверть века внимание правительства было приковано к внешней политике. Чтобы действовать без помех, требовался внутренний мир — чиновников старались не трогать, не злить частыми проверками, не подвешивать над их головами дамоклов меч. Результатом стало ощущение «безнаказанности», о котором и писал Фон Фок.

Попытки ревизовать отдельные случаи «злоупотреблений» лишь оттеняли общую безрадостную картину. Так, в 1816 году Александр I приказал И. Ф. Паскевичу, командовавшему дивизией в Смоленске, расследовать так называемое «Липецкое дело»^[434]. Казенные крестьяне, проживавшие под Липецком и разоренные Наполеоном, получили безвозмездно хлеба на 21 тысячу рублей и освобождение от недоимок на 60 тысяч рублей. Однако они взбунтовались, отказавшись платить налоги за 1814 год и говоря, что на самом деле с них взыскали подати в полном объеме, не выдали зерна да еще и продали весь хлеб на корню откупщикам. За неуплату обвиняемые были приговорены к сечению плетьми. Особенно Паскевича возмутил тот факт, что среди наказанных оказались два восьмидесятилетних старика. Ни Уголовная палата Смоленска, ни Сенат не нашли в действиях местных чиновников состава преступления. Расследование выявило, что многие крестьяне оказались в тюрьме даже без допроса, только по показаниям местных властей. При этом хитрецы «приказные» везде соблюли букву закона, а неграмотные люди оказались обобраны и взяты под стражу. На имя императора Паскевич писал: «Может быть, бессовестные деяния удельных чиновников облечены формой закона, но по совести они преступны и всякому беспорядку они настоящая причина»^[435]. По его ходатайству обвиняемые были освобождены и все-таки получили денежное пособие, а также рассрочку выплаты оброка.