Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

Дохнул вихрь. Пастушку унесло. После так называемого Похода парижанок на Версаль королевская семья была отконвоирована в столицу, помещена в замок Тампль, откуда взошла на эшафот. «Я вспомнил 4 октября, ту ужасную ночь, в которую прекрасная Мария, слыша у дверей своих грозный крик парижских варваров и стук оружия, спешила неодетая, с распущенными волосами укрыться в объятиях супруга от злобы тигров»^[116].

Бедняжку не спасли ни муж, ни Трианон. Реальность вообще не давала спасения. И не только королям. Вот на улице подрались старик со старухой. Прохожие разняли их и тут же потребовали наказать обидчика дамы. «На фонарь его! На фонарь!» — кричали торговки. Национальные гвардейцы еле отбили возмутителя спокойствия. «Народ в Париже стал деспотом», — заключал Карамзин. Еще на подступах к столице он видел, как один из жителей небольшой деревеньки в церкви на коленях каялся перед односельчанами. Оказывается, вчера спьяну несчастный брякнул, что «плюет на нацию». Его хотели сразу повесить, но дали проспаться… В другой раз провинциалы поймали проезжего и заставили кричать: «Да здравствует нация!» Тот сорвал шляпу и с энтузиазмом восславил революцию. Его отпустили со словами: «Видим, что ты добрый малый. Только изъясни нам: что такое нация?»

Задолго до реальных потрясений мир стал неуютен. В нем словно засквозило из всех углов. Чем острее современники понимали обреченность на будущие бедствия, тем отчаяннее цеплялись за возможность хотя бы в воображении скрыться от мира, бежать «под сень струй», как иронично заметит в «Ревизоре» Н. В. Гоголь.

Император Александр I часто говорил о желании все оставить и удалиться в свободную Швейцарию, где на берегах Женевского озера жить с женой частным человеком. Его взбалмошная сестра Екатерина Павловна сумела свить семейное гнездо на самом пике переворачивающегося айсберга. В 1809 году она вышла замуж за принца Георга Ольденбургского, уехала в Тверь, где муж стал генерал-губернатором, и целых два года наслаждалась миром и покоем. Уже Ольденбург был захвачен, уже враг стоял у ворот, а любящий Георг писал жене трогательные стихи о душевном единении супругов:

Как в штиль ждет с нетерпеньем капитан,
Пока попутный ветер парус не надует
И не направит в порт родной, так я, тобой влекомый,
Стремлюсь к тебе,
Туда, где вечно бьет родник у дома нашего.
Я жажду утолю, и прочь меня уносят мысли,
И я свободно мчусь по воле грез;
И ты, о, только ты во мне пробудешь нежность,
И благородных помыслов порыв…^[117]

Началась война, принц превратил Тверь, Ярославль и Нижний Новгород в огромные лазареты и умер от госпитальной горячки, когда армия Бонапарта уже бежала из России.

Самые храбрые генералы в самых тяжелых обстоятельствах помышляли только об одном — найти тихое место и обрести покой. Из отступления с бивака под Можайском П. П. Коновницын писал жене: «Я два месяца, мой друг милый, ни строчки от тебя не имею, оттого погружен в скорбь сердечную и отчаяние… Не хочу чинов, не хочу крестов, а единого истинного счастья — быть в одном Квярове неразлучно с тобою. Семейное счастье ни с чем в свете не сравню. Вот чего за службу мою просить буду»^[118]. После победы император сделает его военным министром.

За пять лет до этого Карамзин уже провозгласил для всей читающей публики, а значит, и для четы Коновницыных: «Часы сладостного покоя — предмет моих желаний. Пусть другие гоняются за состоянием и чинами; я презираю роскошь и те пустые знаки различий, которые ослепляют чернь». Момент величайших сдвигов в историческом развитии человечества совпал с моментом величайшей жажды уединения и покоя, проявившейся у частного человека. Одно обусловило другое. Первые читатели «Бедной Лизы» — это люди, которые очень хотели спрятаться от своего хищного времени.

И Карамзин подарил им такую возможность — трогательную историю, которую приятно почитать у камина. В ней всё условно, всё декорация. Но не в правдоподобности дело. Отвлекаясь на беды влюбленной девушки, можно ненадолго забыть о том, что уже случилось или может случиться за окном. Шторы плотно задернуты, огонь уютно пылает. Мы читаем «Бедную Лизу».

«Браво, брависсимо!»

Бегство состоялось. Детям, прячущим голову под одеялом, кажется, что раз они никого не видят, то и их никто не найдет. Иллюзия.

Пришли и нашли. Сожгли Москву, повлеклись обратно по Старой Смоленской дороге. А офицеры все носили в ранцах потрепанные странички. А барышни все прыгали в пруд у Симонова монастыря, едва расчищенный от дохлых французских лошадей.

Что же их так потрясло? Чувствительность современников «Бедной Лизы» нуждается в пояснениях.