Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и вечера,
Что в них? Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый раз,
Онегин, видела я вас.

Похоже? Но вот другое признание: «Буду ли я любить своего мужа? Да, потому что перед престолом Божьим я поклянусь любить его и повиноваться ему. По страсти ли выйду? Нет, потому что… я сердце схоронила навеки…» Супружество, по словам Анны Алексеевны, «есть вещь прозаическая, без всякого идеализма».

С эпохой стоит разговаривать на ее собственном языке, не подменяя современным значением смысл слова, кажущегося понятным. Что такое «прозаический» для первой четверти XIX века? Для самого Пушкина? В 1834 году он писал, полемизируя со старой статьей В. К. Кюхельбекера о романтизме: «Есть люди, которые находят Горация прозаическим (спокойным, умным, рассудительным — так ли?). Пусть так, но… нам приятно видеть поэта во всех состояниях и изменениях его творческой души: и в печали, и в радости, и в парениях восторга… и в маленькой досаде на скучного соседа». Итак, прозаическое включает поэзию реальности вплоть до скучного соседа. Брак, как поэзия жизни, с одной стороны, спокоен, умен, рассудителен — и Пушкин подчеркивает это в Татьяне, а с другой — имеет все состояния: печаль, радость, восторг, досаду, «отдохновение чувств» и «негодование»^[279].

«Оставя дом, где была счастлива столько времени, я вхожу в ужасное достоинство жены! — не без горечи писала Оленина. — Кто может узнать судьбу свою и сказать, выходя замуж даже по страсти: я уверена, что буду счастлива. Обязанность жены так велика, она требует столько самоотречения, столько нежности, столько снисходительности и столько слез и горя!.. Но я преступлю ль законы долга, буду ли пренебрегать мужем? Нет, никогда!»

Итак, в любви «супружественной» много горького. Много обязанностей. И ничего от «каникулярного жара в крови». Обратим внимание на слово. «Каникулярный», то есть свободный, ведь на каникулах человек свободен от изнуряющей учебы. Но основную часть года он трудится. Исполняет долг. Так и в жизни женщины супружество — труд. «Для него и для долга моего перенесу все несчастья жизни, — заключает Аннет. — …Я хотела, выйдя замуж, сжечь журнал, но теперь думаю, что не сделаю этого… Ежели будут у меня дети, особливо дочери, отдам им его, пусть видят они, что страсти не ведут к счастью, а что путь истинного благополучия есть путь благоразумия».

Под последними словами могли бы подписаться и многие мужчины той эпохи, авторы мемуаров о «пылких заблуждениях молодости», которые, увы, как бы глубоко ни затронули душу, не принесли счастья. Опыт сердца, перегоревшего «в мятежном пламени», кажется молодой девушке на пороге замужества необходимым для ее дальнейшего самостояния. «Пусть и они пройдут пучину страстей, — пишет Аннет о своих детях, — узнают суетность мира, научатся полагаться на одного Бога… Он один дарит надежду и счастье»^[280].

Благоразумная неосторожность

Итак, с надеждой на Бога Татьяна закрыла дверь в девичью жизнь и пошла под венец.

…Неосторожно,
Быть может, поступила я:
Меня с слезами заклинаний
Молила мать; для бедной Тани
Все были жребии равны…
Я вышла замуж.

Правомерно поинтересоваться, за кого? Из всех персонажей «Евгения Онегина» муж Татьяны не то чтобы самый загадочный — нет, он просто меньше других обрисован автором. Достаточно и того, что героиня, не спросясь поэта, «выскочила» за генерала. Ему даны чин, титул, место жительства — Петербург, богатство и шпоры. Эпитеты: от Пушкина — «важный», от героини — «толстый». Единственные человечные слова: «В сраженьях изувечен», — сказанные Татьяной, звучат как жалость.

Не герой — пустое место.

Именно так выглядели в глазах молодого Пушкина обремененные густыми эполетами мужья тридцатилетних красавиц, благосклонности которых добивался сам поэт. В плоскости «рыцарь пера — прекрасная дама» муж просто отсутствовал. В любовном треугольнике становился самой презираемой фигурой, вечно мешавшей влюбленным, — «старый муж, грозный муж» из «Цыган», седине которого смеется молодая Земфира.