Повседневная жизнь русских щеголей и модниц

Весьма яркая, наложенная густым слоем косметика на лицах наших франтих вызывала у них и удивление и желание найти объяснение такой манере. Находясь в России очень непродолжительное время, не зная обычаев и традиций, они наблюдали только их проявления и считали, что столь яркая раскраска лиц истолковывалась неразвитым чувством вкуса и, как всегда, отсталостью от Европы.

Но вот что любопытно: в современной исторической науке существует мнение (его высказал немецкий исследователь Э. Маттес) о том, что пристальное внимание европейских путешественников к определенной проблеме, например, к пьянству в Московии, вовсе не свидетельствует об отсутствии подобного явления на их родине. Даже наоборот, интерес и вызван тем, что и дома пьянство имело широкое распространение. И если придерживаться подобной теории, то неодобрительные отзывы иностранцев о чрезмерной манере раскрашивать лица косметикой говорят не столько о том, что в Московии была другая культура употребления косметики, сколько о том, что европейский мужчина увидел здесь те же пороки, что и у себя дома, а это усилило его негодование. Хотя это только гипотеза.

Сразу отметим, большинство европейских гостей писали, что русские женщины и девушки очень привлекательны без всяких притираний. А нам необходимо выяснить, кого собственно они могли видеть и кого описывали.

Большую часть повседневного быта любой московитки занимали и домашние дела, и занятия вне дома. Вставали рано, утреннее омовение было обязательным, лечебники рекомендовали мыться мылом и розовой водой (отваром шиповника) или же «водою, в которой парена есть романова трава» (отвар ромашки). Зубы чистили «корою дерева горячего и терпкого и горького, на язык шкнутаго (жесткого). Поскольку «лицевая чистота», даже без «углаждения» специальными притираниями, почиталась «украшением лица женского», женщины из простых семей по утрам непременно «измывали себя». Кто страдал дерматитом, смешивали при умывании «мыльну траву» с чистотелом («корень истолкши класть в мыло — лице будет чисто и бело»).

Домовитые хозяйки готовили еду, ухаживали за скотиной, занимались ткачеством и рукоделием. Нередко барыни являлись собственницами личных земельных угодий, и на их плечи ложились хозяйственные заботы, а во время длительного отсутствия мужа, который мог находиться на государевой службе, занимались организацией всей жизни своего имения, и справлялись со всем они, вероятно, очень неплохо. Тогда-то и родилась поговорка: «Бес там не сообразит, где баба доедет».

Жительницы посадов торговали на рынках, проводили время в мастерских, на огородах, ходили в церковь, в гости, то есть говорить о затворнической, теремной жизни женщин в те далекие времена не приходится. Затворницами были лишь девушки из самых зажиточных слоев бояр-горожан и приближенных к царю княжеских фамилий. О том, что затворнический, «монастырский уклад» жизни и там нарушался, говорит небольшой, но яркий эпизод. Одна из боярышень-невест, выбранная для царя Ивана Грозного, уже после осмотрин оказалась «лишенной девства» и, конечно, выбыла из конкурса.

Как видим, иностранцы имели возможность видеть разных дам, они сталкивались с ними и на улицах города, и на рынках, и в гостях у вельмож. Женщины хоть и не садились за стол с мужчинами, но по обычаю хозяйка выходила к дорогому гостю и подносила ему чарку с вином. Составить общее впечатление об их внешности иностранцы, посетившие Москву, могли без особого труда.

Секретарь английского посла сэра Томаса Рандольфа поэт Джордж Турбервилль (1540?—1610?) в стихотворной форме рассказал своим соотечественникам о нравах и характерах московитян, которых увидел летом 1568 года.