Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

Однако этим история не кончилась: офицерам-семеновцам предстояло тягостное свидание с императором, прибывшим к армии в Вильно по окончании похода. Впрочем, они рассчитывали на прощение в воздаяние их подвигов при Бородине, но ошиблись: « 16 декабря. Нас всех потребовали к полковнику Посникову для объявления, что государь очень недоволен нами, и если в настоящее время он не налагает взыскания на главных зачинщиков, то только благодаря великому князю, которому он обещал это, и, кроме того, полковник Криднер, покинув армию, связал его своим недостойным низким поступком. Затем полковник нам сообщил, что государь дает полковнику Посникову армейский полк для того, чтобы он, отличившись, мог оправдать в его глазах снисхождение, оказанное ему его величеством. <…> При объяснении с полковником Посниковым государь сказал: "Федор Николаевич, я бы не посмотрел, что это полк Петра Великого. Я раскассировал бы его, но просьба великого князя и поведение Криднера мне связали руки, вам много и много надобно служить, чтобы заставить меня забыть происшедшее"» ^{32}. Впрочем, гнев государя был недолгим. В начале 1813 года П. С. Пущин записал в дневнике: «Мы заступили в караулы в Калише, где произвели учение в присутствии Государя. Его величество остался очень доволен нами и сказал, что теперь нам прощает все, в чем перед ним провинились, поступив нехорошо с Криднером. <…> Бородинское сражение и вся бессмертная кампания 1812 года не могли расположить к нам его величество настолько, как парад в Калише» ^{33}. Государю очень хотелось простить своих любимцев, и он простил. Тем более что лейб-гвардии Семеновский и Преображенский полки особенно отличились в августе 1813 года в битве под Кульмом. Но когда удивительно похожий случай неповиновения (на этот раз полковнику Шварцу) произошел в 1820 году в Петербурге, император был суров ко всем участникам «семеновской истории №2»: полковник Шварц был «уволен от службы без права вступать в нее», а «старый» Семеновский полк — раскассирован. Безусловно, подобная история могла произойти именно в гвардейском полку, офицеры которого привыкли находиться в исключительном положении. Так, армейский офицер H. Е. Митаревский признавался: «<…> должен заметить, что между армией и гвардией было мало ладов. Гвардию, как отборное войско, разумеется, больше берегли и доставляли ей больше удобств, но это-то и порождало зависть и недоброжелательство».

Здесь нельзя не вспомнить об одном весьма важном вопросе, постоянно волновавшем офицеров той эпохи в дни войны и мира — защита чести и достоинства. Как только речь заходит об этом возвышенном предмете, нам сразу же представляется офицер царской армии, готовый во всеоружии отстаивать свою личную честь и, соответственно, честь полка, в котором, по понятиям того времени, не могло быть бесчестных офицеров. «…От офицера требовалось, чтобы он знал хорошо службу и исполнял ее рачительно. Краеугольными камнями службы, на которых утвержден был порядок и все благоустройство полка, были эскадронные командиры и ротмистры, люди уже в зрелых летах, а иногда и пожилые, опытные, посвятившие жизнь службе из любви к ней. Большая часть эскадронных командиров и ротмистров были суворовские воины, уже крещенные в пороховом дыму. Они обходились с нами, как обходятся добрые родители с детьми-повесами, но добрыми малыми, прощали нам наши шалости, когда это были лишь вспышки молодости, и требовали только исполнения обязанностей службы, храбрости в деле и сохранения чести мундира. Офицер, который бы изменил своему слову или обманул кого бы то ни было, не мог быть терпим в полку. Правда, мы делали долги, но не смели обмануть ни ремесленника, ни купца, ни трактирщика. В крайности офицеры складывались и уплачивали долг товарища, который в свою очередь выплачивал им в условленные сроки. Офицерская честь высоко ценилась, хотя эта честь имела свое особенное, условное значение» ^{34}.

Самым действенным способом защитить честь во всех ее видах была дуэль — «поединок чести». Это явление было вполне в духе эпохи, лицом которой являлись военные. Так, весьма уравновешенный и чуждый показной воинственности сардинский посол Ж. де Местр рассуждал в годы противостояния наполеоновской Франции так: «На сих днях у меня была длительная беседа с английским посланником и секретарем баварской миссии. Впервые завел я с ними речь о большой политике: "Всякий порядочный европеец должен сейчас быть с вами именно потому, что он европеец. Если бы я был монархом, смертельно вас ненавидящим и всю жизнь ведущим войну с вами, сегодня я встал бы за вас, поелику дело идет о всей Европе. Когда два благородных человека дерутся на дуэли и на них вдруг нападает общий враг, они сразу же объединяются против него, хотя бы ради того, чтобы иметь возможность завтра проткнуть друг друга"» ^{35}.