Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

«Приятно, весело, друзья мои, переезжать из одной земли в другую, видеть новые предметы, с которыми, кажется, самая душа наша обновляется, и чувствовать неоцененную свободу человека, по которой он подлинно может назваться царем земного творения. Все прочие животные, будучи привязаны к некоторым климатам, не могут выйти из пределов, начертанных им натурою, и умирают, где родятся; но человек, силою могущественной воли своей, шагает из климата в климат — ищет везде наслаждений и находит их — везде бывает любимым гостем природы, повсюду отверзающей для него новые источники удовольствия, везде радуется бытием своим и благословляет свое человечество.

А мудрая связь общественности, по которой нахожу я во всякой земле все возможные удобности жизни, как будто бы нарочно для меня придуманные; по которой жители всех стран предлагают мне плоды своих трудов, своей промышленности и призывают меня участвовать в своих забавах, в своих весельях…

Одним словом, друзья мои, путешествие питательно для духа и сердца нашего. Путешествуй, ипохондрик, чтобы исцелиться от своей ипохондрии! Путешествуй, мизантроп, чтобы полюбить человечество! Путешествуй, кто только может!» (72, 144).

* * *

Карамзин научил своих соотечественников любить путешествия как явление. Но идея путешествовать по России с познавательной целью по-прежнему продолжала казаться нелепой. Одни русские люди ехали «по казенной надобности», другие — по личным делам. Но тратить время, силы и деньги только для того, чтобы посмотреть не Италию или Францию, а свою страну, ее забытые древности и сомнительные достопримечательности, могли только люди «не от мира сего». В повести В. А. Соллогуба «Тарантас» (1840) находим примечательный в этом отношении разговор двух попутчиков, едущих вместе из Москвы в Казань, — недавно вернувшегося из-за границы юного романтика Ивана Васильевича и умудренного жизнью домоседа казанского помещика Василия Ивановича.

«Когда путешественники выехали за заставу, между ними завязался разговор.

— Василий Иванович!

— Что, батюшка?

— Знаете ли, о чем я думаю?

— Нет, батюшка, не знаю.

— Я думаю, что так как мы собираемся теперь путешествовать…

— Что, что, батюшка… Какое путешествие?

— Да ведь мы теперь путешествуем.

— Нет, Иван Васильевич, совсем нет. Мы просто едем из Москвы в Мордасы, через Казань.

— Ну, да ведь это тоже путешествие.

— Какое, батюшка, путешествие. Путешествуют там за границей, в Неметчине; а мы что за путешественники? Просто — дворяне, едем себе в деревню.

— Ну, да все равно. Так как мы отправляемся теперь в дорогу…

— А, вот это, пожалуй» (172, 13).

Пройдет всего четыре дня, и романтически настроенный Иван Васильевич с горечью скажет самому себе: «Теперь я понимаю Василия Ивановича. Он в самом деле был прав, когда уверял, что мы не путешествуем и что в России путешествовать невозможно. Мы просто едем в Мордасы…» (172, 45).

* * *

И все же общий ход развития русского общества приносил плоды. Потребность своими глазами увидеть страну, понять ее добро и зло заставляла отправиться в добровольное странствие многих просвещенных людей середины XIX века. Очарование «Писем русского путешественника» Карамзина, изящный стиль его исторических экскурсий по Подмосковью побуждали новых путешественников записывать свои дорожные впечатления. Литературная мода эпохи окрашивала эти впечатления сентиментальной чувствительностью (64, 253). Однако диапазон предметов, представлявших интерес для наблюдателя, неуклонно расширялся.

Летом 1847 года известный литератор, профессор Московского университета Степан Петрович Шевырев отправился в путешествие по северным губерниям России. Плодом этого путешествия стала книга «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь». Во введении Шевырев отстаивает саму идею путешествия по России.

«У нас есть люди, готовые осмеять даже мысль о путешествии по России. Выдавая себя за строгих поклонников Запада, они в этом случае, однако, позволяют себе отступать от него, потому что Запад не только не пренебрегает такими путешествиями, но ввел их в моду и беспрерывно обогащает свою литературу их описаниями. Мы также весьма охотно читаем их, но в этом чтении нас не столько занимают рассказы о нашем отечестве, сколько мнение, какое о нас оставили западные путешественники. Данные мы всегда признаем неверными, неосновательными и даже извиняем в том: где же иностранцу, говорим мы, не знающему ни языка, ни истории нашей, собрать верные факты о земле и народе? Но мнение, несмотря на то, для нас все-таки имеет великую цену и важность, хотя логически следовало бы так заключить: данные — неосновательны, след и мнение, из них выведенное, таково же. Но подобное заключение требует другого условия. Надобно иметь для того мнение о самих себе, как наши, а мы покамест его еще не составили — и потому дорожим мнением других, точно так, как всякий человек, не имеющий о себе самостоятельного мнения, хотя с вида и стойкий, зависит от посторонних.