Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

«Я мог разговаривать со своими спутниками только по-русски и, хотя мои ошибки доставляли им немало веселых минут, получил хорошую практику в языке. Чиновник захватил в дорогу бутылку мадеры и хлеб, он ужасно рассердился, когда в трактире на первой же станции ему не смогли предоставить штопор, чтобы открыть вино. Полковник рассказывал длинные истории о своем участии во французской и германской кампаниях, остальные путешественники, как правило, спали. Купцы, сидящие сзади, на каждой станции выбивали друг у друга пыль из кафтанов березовыми вениками, взятыми в дорогу» (6, 95).

Впрочем, сдержанного англичанина вскоре стала раздражать склонность русских к дорожным разговорам и душевным излияниям.

«Я закончу эту главу перечислением тех вопросов, которые постоянно задают мне люди, встречающиеся по дороге. Русские, без сомнения, самая любопытная нация, просто поражает их желание совать нос в чужие дела. Если же вы даете уклончивый ответ, вас сразу начинают в чем-то подозревать. Поэтому я всегда правдиво отвечал на вопросы, которые мне задавали. К примеру, ко мне подходит один офицер, снимает с головы фуражку и приветствует меня:

— Здравствуй, брат.

— Слава Богу, здоров.

— Откуда приехал?

— Из Москвы.

— Куда едете?

— Обратно туда.

— В каком вы чине?

— Поручик улан.

— Как ваша фамилия?

— Александер.

— Вы шутите.

— Нет, это шотландская фамилия.

— Какое дело имеете?

— Видеть редкости.

— Долго ли пробудете?

— Покуда понравится.

— Приехали морем или сухим путем?

— То и другое.

— Вы женаты?

— Имею намерение.

— Желаю вам повеселиться.

— Благодарю, до свидания» (6, 149).

Назойливость и бесцеремонность случайных попутчиков заставляли не склонных к пустым разговорам путешественников защищаться при помощи книги. Об этом иронически рассуждал Пушкин в своем «Путешествии из Москвы в Петербург».

«Собравшись в дорогу, вместо пирогов и холодной телятины я хотел запастися книгою, понадеясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоров с почтовыми товарищами. В тюрьме и в путешествии всякая книга есть божий дар…» (151, 380).

Молчаливость путешественника выводила из равновесия не только попутчиков, но и словоохотливых ямщиков. Собиратель народных песен и обычаев С. В. Максимов так вспоминал один из эпизодов своих странствий по Русскому Северу

«В кибитке тепло и покойно. По сторонам необыкновенно тихо. Занимались сумерки: снежные поляны по сторонам отливали менее резким светом, выплывавший месяц собирал свои силы, чтобы осветить нам дальнюю дорогу хотя и мертвенным, но уже привычным и теперь легко выносимым блеском. При такой обстановке легко как-то сосредотачиваются мысли на одном предмете, хорошо, много и долго думается и редко хочется спать. Бог весть о чем думалось мне в ту пору, но, по-видимому, думалось долго, потому что с козел послышался запрос:

— Чудак ты, прямой чудак, ваше благородие! Едешь ты с ямщиком пятую версту, а его ни о чем не спросишь…

— Отучился: все вы какие-то неразговорчивые. Пробовал я не один раз — и закаялся, ответу не получал.

— От иного ты точно не получишь, особо от казенных ямщиков, которые с почтой ездят. Это точно по тому по самому, что казенный ямщик всю свою жизнь в тоске проводит. Ему всякий спрос от проезжающего колом в горле становится, всякий проезжий казенному ямщику надоел. А иной до разговоров охотлив, речист!» (106, 98).

* * *

Важное место в дорожных разговорах, особенно в сумерках, занимало обсуждение всяческих опасностей и в первую очередь — нападения стаи волков. Эту тему обсуждали и путники, ехавшие в кибитке по заснеженной лесной дороге в Троице-Сергиев монастырь ранним утром в начале 1859 года. Одним из собеседников был французский писатель и путешественник Теофиль Готье. Этот разговор он сохранил в своих путевых дневниках.