Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья

Не будучи аристократическим, здешний некрополь имеет всё же своих знаменитостей. На главной аллее кладбища находится небольшая, сложенная из красного кирпича церковь во имя святого Симеона Персидского (1916). У алтаря этого храма — семейное захоронение Ростопчиных. Самый известный среди них — любимец Павла I граф Федор Васильевич Ростопчин (1763— 1826). Он был московским губернатором в 1812 году. Ходили упорные слухи, что именно Ростопчин устроил пожар Москвы после вступления в город войск Наполеона. Помимо «пожарной» легенды, он прославился своими «афишами» — написанными простонародным языком листовками, призывавшими с борьбе с французами. После отставки в 1814 году Ростопчин жил за границей и писал воспоминания.

Рядом со знаменитым поджигателем — его дети и сноха, известная поэтесса Е. П. Ростопчина (1811 — 1858). Возле южной стены Троицкой церкви — герой другого рода: производитель знаменитой водки предприимчивый ярославский крестьянин Петр Арсеньевич Смирнов (18 31 — 1898).

Не пожалейте времени, чтобы навестить расположенную в дальнем углу кладбища «университетскую слободку» (участок № 22). Здесь, на небольшой поляне, собрались для последней беседы представители той ученой, философствующей и вольнодумствующей Москвы, которую Герцен воспел в «Былом и думах». В центре — обелиск над могилой историка Тимофея Николаевича Грановского. На его лекции по истории европейского Средневековья собиралась вся просвещенная Москва. Университетские власти не любили либерального профессора и всячески притесняли его. Похороны Грановского в октябре 1855 года всколыхнули московское студенчество и стали «первой ласточкой» александровской «оттепели». Вот что рассказывает об этом в своих воспоминаниях профессор О. М. Бодянский.

«Ничья смерть так сильно не поражала университета с незапамятного времени, как смерть его: все без исключения были под гнетом ее; с утра до поздней ночи двери жилища его не затворялись, как от университетских, так и вообще московского общества. Только на 3-й день вынесли его в университетскую церковь: торжественность была полная; но и того полнее была она на следующий день, когда хоронили его. После обедни, совершенной ректором семинарии Леонидом, и панихиды профессора Историко-филологического факультета при помощи некоторых из других, а также и самого попечителя вынесли гроб его из церкви до сенных дверей и сдали студентам, которые и понесли гроб его на своих руках через весь город на Пятницкое кладбище за Крестовской заставой, расстоянием верст 6. Путь был усыпан цветами и лавровыми листьями. С 10-ти утра до 3-х пополудни продолжалась вся эта торжественность. Профессора были в мундирах, равно как и студенты; провожающих видимо-невидимо, и большей частью все почти шли пешком от самой церкви до могилы, в том числе множество дам; поезд же тянулся больше чем на версту. Давно уже столица наша не видела подобных похорон, давно никого она так славно, так единодушно не чтила» (14, 183).

Образ Грановского занимает одно из главных мест в воспоминаниях А. И. Герцена. При всем различии взглядов, судеб и темпераментов эти два великих человека с огромным уважением относились друг к другу. «Удастся ли мне когда-нибудь одному, вдали от всех посетить его могилу — она скрыла так много сил, будущего, дум, любви, жизни…» (32, 368).

Вокруг — родные и друзья Грановского. Вот Николай Кетчер (1809—1886), врач по профессии, но при этом поэт, переводчик Шиллера и Шекспира. «Он одним появлением своим наводил уныние и тревогу на всякого консерватора. Высокий ростом, с волосами странно разбросанными, без всякого единства прически, с резким лицом, напоминающим ряд членов Конвента 93 года, а всего более Мара, с тем же большим ртом, с тою же резкою чертой пренебрежения на губах и с тем же грустно и озлобленно печальным выражением; к этому следует прибавить очки, шляпу с широкими полями, чрезвычайную раздражительность, громкий голос, непривычку себя сдерживать и способность, по мере негодования, поднимать брови всё выше и выше» (32, 260).

Спасенный от забвения золотым пером Герцена, беспокойный Кетчер вот уже 120 лет спокойно спит под серым камнем в виде аналоя…

Рядом — великий актер Михаил Семенович Щепкин (1788—1863) в окружении членов его семейства. Поодаль — родственники близкого друга Грановского, редактора «Московских ведомостей» Евгения Федоровича Корша (1810-1897).

В черной чугунной ограде этого последнего московского салона нашлось место и профессору Владимиру Ивановичу Герье (1837—1919) — создателю московских Высших женских курсов. Через дорожку от «университетских» могил высятся черные строгие надгробия двух декабристов — Ивана Дмитриевича Якушкина (1795— 1857) и Николая Васильевича Басаргина (1799—1861). Список известных лиц можно продолжить. Это цвет московской либеральной интеллигенции середины и второй половины XIX века.

Пожалуй, кроме Пятницкого кладбища нельзя придумать другое место, где могила Герцена была бы более «среди своих». Но, увы. Прах изгнанника покоится на кладбище в далекой Ницце.