Повседневная жизнь советских писателей. 1930— 1950-е годы

Встретившись 3 июля 1940 года с некой Хвалебно-вой и обсудив с ней положение дел в Союзе писателей, Вс. Вишневский оставил следующую запись: «После смерти А. М. Горького у нас стало меньше возможности и места, где можно было бы поговорить с крупными людьми по крупным вопросам жизни и нашего труда.

Последний большой разговор в ЦК был весной 1938 г. Он много дал, но вот уже больше двух лет писатели коллективом, активом не беседовали с вождями» [27].

Если личные обращения в Союз советских писателей, связанные с творческими вопросами, носили порой странные оттенки, то просьбы по материальным проблемам были чаще всего весьма конкретны и среди визитеров в общем потоке стояли на почетном втором месте. Ну а главный вопрос среди общей массы материальных — конечно же жилищный.

Довольно типичная ситуация. В. Авдеев пришел к В. Иванову 14 октября 1940 года с просьбой предоставить работу: «С огромным трудом протолкнули мы книгу его рассказов в „Сов. Писатель“. Там ее уже набрали. Затем запретили. Затем — разрешили… Тем временем… от парня ушла жена с 6-летним ребенком, и Авдеев теперь и без квартиры (жил у жены) и без денег… Очень прошу А. Фадеева поговорить с ним (в № 7–8 „Лит. Критика“ вышла статья о новой повести Авдеева, а он и этому не рад!)» [28].

Кстати, обратим внимание, что и в письменных и в личных обращениях в Союз писателей превалируют просьбы творческого и материального характера. Не стоит, наверное, объяснять, что есть период, на который эта тенденция не распространяется — военные годы. В это время не только снизилось число прошений о материальной помощи, но и уменьшилось количество ходатайств о предоставлении работы литературного характера. Однако малообеспеченные категории писателей, с большими семьями или больные, вынуждены были просить дополнительные продуктовые карточки, прикрепить их к столовым или распределителям.

Если в тридцатые годы в ССП поступало очень много просьб дать консультацию или даже помочь написать произведение, ручеек подобных обращений позднее значительно иссяк. Видно, постепенно у населения все же возникло понимание, что писатель — это серьезная профессия. Вероятно, способствовало этому и образование в 1933 году Литературного института. Но тут возникла другая проблема: помогите устроиться в Литинститут.

Зато вот количество просьб отрецензировать уже готовые произведения оставалось постоянно на высоком уровне, и в годы Великой Отечественной войны, и особенно после ее окончания. Интересно, но в сороковые годы возросло количество жалоб на необъективную критику и просьб помочь опубликовать произведения. Естественно, связано это было с вполне понятными трудностями книгоиздания.

Неожиданно в послевоенные годы увеличилось количество просьб о переиздании литературных произведений. Очевидно, мало кто отваживался обращаться с подобными проблемами в писательские инстанции в военные годы. Теперь же, несмотря на значительные издательские трудности, формальных причин для отказов стало меньше.

Возвращаясь к ретроспективе, заметим, что на тридцатые годы приходится пик поступивших в Союз советских писателей жалоб на Литфонд и подшефные ему организации. Затем их количество снизилось более чем в четыре раза. Думается, что писатели после всех переживаний во время войны и послевоенной разрухи уяснили, что уж лучше помощь какая есть, чем ее полное отсутствие. Но вот бюрократическая машина и бумаготворчество в ССП в послевоенные годы возродились с новой силой: писатели вполне законно желали, чтобы эта организация выполняла все возложенные на нее функции. Это с одной стороны. С другой — в массе писем и обращений просматриваются иждивенческие настроения: некоторые требовали от ССП создания необходимых условий труда независимо от результатов их деятельности.

В почте Союза писателей появилось огромное количество писем от людей, не имевших к этой организации прямого отношения, от кругов, если так можно выразиться, «окололитературных». И они желали определенных материальных благ, прежде чем взяться за перо. Срабатывало обывательское представление о писательском труде: работа непыльная, можно «творить», не имея особых профессиональных навыков, да еще и гонорары немыслимые получать за это.

Оговоримся: упоминая о существовавших иждивенческих настроениях среди советских писателей в исследуемый нами период, мы обращаем внимание на необходимость дифференцированного подхода к этой проблеме в каждом конкретном случае и считаем, что иждивенчество было свойственно специфическому, но довольно широкому кругу литераторов. В отдельных работах, говоря об «иждивенчестве» писателей, на них порой распространяют еще такое свойство, как «инфантилизм», что, на наш взгляд, в подобном контексте выглядит не вполне уместно. Не будем забывать, что непосредственность в мировосприятии свойственна, а порой и необходима, многим писателям и художникам. Тем более нет смысла вступать в полемику с теми исследователями, которые считают иждивенчество свойственным вообще всему советскому народу.