Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Виктор Ерофеев, вспоминая те времена и анализируя последствия произошедшего для отечественной словесности, пишет: «Общественная шизофрения создала особый тип писателя, который стал выразителем государственного мышления за рабочим столом и поклонником общества потребления у себя на даче. Какое это отношение имеет к литературе? Лишь то, и немаловажное, что официозная литература прочитывалась сотнями тысяч читателей, способствовала формированию их вкусов и вела к манипуляции их сознанием. Эта, как ее еще называют, секретарская литература писалась влиятельными секретарями Союза писателей и потому была защищена от нападок как цензуры, так и критики»{97}.

Защита от критики была прочной. Виктор Ерофеев не преувеличивает. Заместитель заведующего Отделом культуры ЦК КПСС Альберт Беляев, рассказывая о визитах руководителя Союза писателей, уточнял: «Побаивался он и критики, поскольку некоторые представители этого жанра жаждали с пристрастием разобрать его произведения. Зная о таких настроениях, мы сдерживали пыл критиков»{98}. Но если одних критиков приходилось сдерживать, то другие, карманные, сами были готовы воспевать «секретарскую» литературу. И все это неплохо оплачивалось… А был и третий вариант, о котором рассказывает Сергей Чупринин: вообще ничего не писать – «критика умолчанием»…

Геннадий Красухин отдает должное особой «буржуазной» атмосфере, царившей в Дубулты, куда впервые он приехал в конце 1960-х годов, очень удивившись чистоте электричек и вокзала, а также ассортименту буфета: «Я приехал в послеобеденное время, и встретивший меня Стасик Рассадин посоветовал пообедать на станции в буфете. Господи! Откуда у них там взялся угорь и копчушки? А пиво? Они что, его здесь же варят? Почему оно такой необыкновенной вкусноты и свежести? А густая рыбная солянка? А каким огромным и мягким оказался лангет!»{99}

Прочитавшие эти строки молодые читатели, родившиеся после перестройки, удивятся: да что же это такое! Голодными, что ли, эти советские литераторы приезжали в Дубулты? Дело в том, что в советских магазинах даже вобла была дефицитом. А худющую и лиловую общипанную курицу в народе называли «синей птицей». Что же говорить про копченого угря?!

«В первый мой приезд, – продолжает Геннадий Красухин, – тот девятиэтажный дом, в котором мы обычно потом жили, достраивался. Бауман начертал на моей путевке номер коттеджа, где поселились Станислав Рассадин с женой Алей, Михаил Кудимов, Феликс Светов и Григорий Поженян. Я сразу погрузился в привычную по другим домам творчества атмосферу: тишина, никто тебя не отвлекает, полная поглощенность работой. А когда насидишься в одиночестве целый день, особенно приятно общение с людьми, которые ведут такой же затворнический образ жизни»{100}.

Фамилия критика Станислава Рассадина часто встречается в этой главе – а я впервые услышал ее по радио в далеком советском детстве, когда начиналась трансляция передачи «В стране литературных героев». Ее персонажи – ученый Архип Архипович (его роль играл незабвенный Борис Иванов из Театра им. Моссовета) и любопытный пионер Гена пытали школьников довольно серьезными литературоведческими вопросами. Сегодня такую радиопередачу трудно представить в эфире, прежде всего, по той причине, что некому ее сделать. А в те годы ее авторами были серьезные литературные критики – Станислав Рассадин и Бенедикт Сарнов. Рассадин считается также и автором термина «шестидесятники», к коим сам и принадлежал.

Зимой в Дубулты приезжало меньше всего писателей. И тогда их место занимали… шахтеры, которым абсолютно все равно было, на каком этаже жить (нормальные люди!). Если уж в шахте все равны, то в отпуске тем более. Вот и писатель (в будущем диссидент) Марк Поповский сетовал 1 декабря 1971 года: «Дубулты. Латвия. Великолепная комната на 8-м этаже нового здания с видом на залив, сосны, реку Леелупе. Тепло, тихо, письменный стол, величиной чуть поменьше Красной площади. Отличные условия для работы… Писателей в доме почти нет. Дом сдан донбасским шахтерам. Шахтеры тоскуют, их раздражает отдых без гармошки, без культурника, без танцев. Они пьют водку, таскают баб к себе в комнаты и очень обижаются, когда их пытаются урезонить. Завтра начну работать»{101}. Попробуй начни писать в такой обстановке! Хорошо хоть восьмой этаж: маленькая, но радость. А в окне – зимнее море до горизонта…