Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.

Большинство ленинградцев носило одежду весьма низкого качества. Всех иностранцев, посещавших Ленинград, поражало однообразие покроя и цвета одежды советских людей. В 1934 г. фабрика «Первомайка» выпустила из имевшейся в распоряжении белой ткани 75 тыс. платьев, 85 тыс. юбок, 65 тыс. брюк, 39 тыс. блузок. Такое странное пристрастие к довольно маркому, особенно в условиях недостатка мыла, цвету объяснялось всего лишь отсутствием в Ленинграде красителей для хлопка[489]. Зимой горожане вынуждены были отдавать предпочтение черно-коричневым одеждам практически по той же причине. Французский писатель Л. Ф. Селин заметил после кратковременного визита в Ленинград в 1936 г.: «Воистину нужно быть гением, чтобы суметь здесь одеться… Их ткани — это настоящая пакля, даже нитки не держатся! И за это надо платить!»[490] Не менее категоричен был в своей оценке внешнего вида советских людей и немецкий писатель Л. Фейхтвангер. В своей книге «Москва, 1937» он не мог не отметить, что даже в Москве одежда горожан «кажется довольно неприглядной», а желающий быть хорошо и со вкусом одетым должен «затратить на это много труда, и все же цели своей он он никогда не достигнет»[491].

Но не только иностранцам были очевидны трудности, которые испытывали рядовые граждане страны советов, пытаясь достать самые обычные вещи первой необходимости. В качестве доказательства стоит привести выдержку из дневника Манькова и из воспоминаний Цендровской. Ярким впечатлением 25-летнего студента истфака ЛГУ в 1939 г. было, как зафиксировано в источнике, следующее: «Перевалило уже на второй месяц, как через день я гоняюсь по магазинам в поисках либо мануфактуры, либо просто приличных брюк! Полное безтоварье! «Выбросят» 20–30 костюмов, а очередь выстроится человек в 300… У нас лучшая в мире конституция, но нет ботинок и сапог…»[492]. Даже в конце 80-х — начале 90-х гг. петербурженка Цендровская не могла не отметить, что перед войной в Ленинграде было очень трудно купить модельные туфли. «Мы с подругой, — пишет мемуаристка, — стояли всю ночь в Кирпичном переулке, а обувь продавали с черного входа в магазине «Shoe» (Невский, 11)»[493]. Действительно, основная масса горожан испытывала в конце 30-х значительные трудности, пытаясь как-то приодеться. Реально модными, то есть широко распространенными, становились вещи весьма скромные — надраенные порошком парусиновые туфли и полуботинки, саржевые юбки клеш, гарусные беретики. Эти вещи являлись выражением нормы в одежде населения Ленинграда. Их основным достоинством была относительная дешевизна, доступность и возможность приобрести, если не в магазинах, то на барахолках. Такие официально разрешенные «толкучки» уже мало напоминали вещевые рынки первой половины 20-х гг., о которых Кетлинская писала следующее: «Продавалось (здесь. — Н. Л.) все — статуэтки и люстры, цейсовские бинокли, фарфоровые ночные вазы с вензелями, бисерные сумочки, некомплектные сервизы, фотоаппараты «Кодак», седла и гвозди, швейные машинки фирмы «Зингер», страусовые перья, комплекты «Нивы» конца прошлого века, французские духи и брюссельские кружева, старинные гобелены, прогнутые детские коляски, бальные платья, расшитые стеклярусом по расползающемуся от ветхости шелку, поношенные ботинки, лайковые перчатки до локтя, ведра и кастрюли, картины в золоченых рамах, примусы, фраки и даже цилиндры»[494]. В определенной мере эта предметы демонстрировали традиционную для эпохи НЭПа атмосферу социального «хаоса», сосуществования подчас взаимоисключающих бытовых и телесных норм. В 30-е гг. многие из этих нередко антикварных вещей поглотили Торгсины, ведь там принимали не только драгоценные металлы, но и картины, скульптуру, дорогую домашнюю утварь и даже дорогие носильные вещи. В годы пятилеток на ленинградских барахолках стали появляться другие, но не менее ценимые покупателями товары — импортная одежда, обувь, косметика, галантерея, — привозимые моряками. Питерский поэт и прозаик В. Шефнер вспоминал, что в юности у него была мечта приобрести «сингапурскую робу», в которой щеголял его сменщик, кочегар завода «Пролетарий» Валька Крюков. «На нем сингапурская роба, — отмечает Шефнер. — Она из очень прочной материи, на манер нынешней джинсовой… Сингапурская роба — это шик-модерн, это драгоценная редкость, их моряки из дальнего плаванья привозят, за эту робу Валентин кучу денег отвалил». Сам же Шефнер на той же барахолке купил в 1933 г. с первой получки «курточку из серого бумажного сукна, стоила шестьдесят рублей — была на молнии, их изобрели недавно, мода только разгоралась»[495].