Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.

Традиция снимать дачи осталась нормой жизни ленинградской интеллигенции и в 30-е гг. Известный искусствовед М. Герман точно подметил ««вечность» этой питерской привычки. Дача — особый сюжет, и я не помню, чтобы в пору «богатой» или относительно «бедной» жизни он бы принципиально менялся, — на дачу ездили люди разного достатка», — вспоминает он[571]. Однако следует уточнить — разного достатка, но одного социального слоя. Рабочих среди дачников не было ни в 20-х, ни в 30-х годах. Это объяснялось несколькими обстоятельствами. Прежде всего, именно пролетарская среда поддерживала наиболее тесные связи с родственниками из деревни. К ним обычно ездили рабочие летом в отпуск. Кроме того, в 20-е гг. большевики действительно пытались наладить систему организованного отдыха рабочих, и прежде всего молодежи, в санаториях, домах и базах отдыха. В 1921 г. юноши и девушки, трудившиеся на фабриках и заводах города, получили 460 бесплатных путевок, в 1924 г. — 1456, а в 1925 г. — 290 276. Правда, в 30-е гг. практика предоставления бесплатного отдыха в первую очередь нуждающимся в этом молодым людям была заменена системой обеспечения лишь передовиков производства. И все же рабочие продолжали находиться в преимущественном положении по сравнению с другими социальными слоями населения при получении места в доме отдыха или санатории. Видный петербургский историк А. Г. Маньков зафиксировал эту ситуацию в своем юношеском дневнике, относящемся к 1933 г.: «17 июля. Я в отпуске… Решил разузнать в заводской страхкассе, нельзя ли достать платную в какой-либо дом отдыха. Там сидела высокая, упитанная женщина в красном платке. С ней разговаривали какие-то двое, очевидно, рабочие. Она широко, беспрестанно и приветливо улыбалась, щуря заплывшие глазки… И той же улыбочкой по инерции обласкала меня… Я высказал свою просьбу. «А кем вы работаете?» — вновь спросила она, очень ловко сгоняя с лица улыбку, хотя и не утрачивая прежней приветливости. «Счетоводом», — ответил я. «Фи! Служащий… нет, нет, ничего для служащих нет»»[572]. Даже эти ограниченные привилегии основной массы рабочих создавали в их среде четкое предубеждение против летней дачной жизни, которую надо было оплачивать из собственного кармана, а не за счет профсоюза.

Некоторые нормы городской культурной жизни в условиях разрастающегося контроля над приватной сферой постепенно стали обретать на уровне властных суждений не только аномальный, но и полукриминальный характер. Это касалось, в частности, игры в карты — довольно распространенной формы проведения досуга. Большевики сразу после событий октября 1917 г. маркировали азартные игры как социальную патологию, учредив должность комиссара «по борьбе с алкоголизмом и азартом»[573]. Однако в период военного коммунизма карты преследовались, прежде всего, как элемент публичной жизни — закрывались официальные игорные клубы, не говоря уже о полулегальных. Прекращено было и производство игральных карт, а любители «перекинуться в картишки» нередко оказывались в числе уголовных преступников[574]. В качестве же домашнего развлечения карты не преследовались.

Бытовые практики НЭПа вернули азартные игры в сферу публичного городского досуга. Вновь была разрешена продажа игральных карт. В Петрограде вновь появились игорные заведения.