Повседневная жизнь советского крестьянства периода позднего сталинизма.1945–1953 гг.

А. Грациози рассматривает политику большевистского правительства по отношению к крестьянству как «великую войну», которая представляла драму в двух актах: 1918-1922 гг. и 1928-1933 гг.[294]Он полагает, что в период агонии Российской империи 1917 г. крестьяне взяли инициативу в свои руки. Они стремились минимизировать экономический гнет государства, его присутствие в деревне, осуществить черный передел земли[295]. Это выразилось в отказе от уплаты налогов, от выполнения планов хлебозаготовок, в уклонении от воинской обязанности [296]. Именно такие действия крестьян, по мнению А. Грациози, вынудили неокрепшее большевистское государство вступить в вооруженный конфликт со своим населением, что выразилось во введении чрезвычайной экономической политики «военного коммунизма»[297]. Борьба шла с переменным успехом, и к 1921 г. государство решается на заключение перемирия с крестьянством, ознаменовавшегося переходом к «новой экономической политике»[298]. Как отмечает Грациози, «нэп отвечал, хотя с большими противоречиями и ограничениями, устремлениям крестьян, обусловленным их традиционным культурным наследием»[299]. Тем не менее в деревне ощущалась скрытая враждебность к действиям правительства[300]. В 1928 г. во время хлебозаготовительного кризиса государство «воскрешает» методы времен «военного коммунизма»: реквизиции и насилие по отношению к крестьянству[301]. Исключение крестьян из системы обеспечения продовольствием по карточкам, введенным в 1928 г., А. Грациози оценивает как косвенное объявление войны крестьянству[302]. По его мнению, Сталин знал, что методы, которыми проводится процесс коллективизации, в скором времени могут привести к «искусственному голоду»[303]. Политика советского правительства в 1928-1939 гг., направленная против «кулаков», считает А. Грациози, внесла раскол в сельский социум. Добиться этого властям удалось благодаря умелому использованию крестьянской зависти и существующей на селе напряженности[304]. Но после того как с «кулаками» было покончено, сельский социум смог консолидироваться и оказать открытое сопротивление насильственной коллективизации, сопровождаемой реквизициями зерна. Жестокость, с которой государство подавляло крестьянские выступления, вынуждала крестьян перейти к тактике «пассивного сопротивления» – работать спустя рукава, сокращать посевные площади и т. д. Постоянно растущие масштабы реквизиций, неблагоприятные погодные условия, «тихое» сопротивление крестьян привели к голоду[305]. Грациози полагает, что нельзя говорить о «сознательно устроенном голоде» властями. Но как только появились признаки надвигающегося голода, Сталин сделал все возможное, чтобы преподать урок «уважаемым хлеборобам» и сломить крестьянское сопротивление, т. к. «начиная с лета 1932 г. и до начала весны 1933 умирающие с голоду крестьяне никакой помощи не получали»[306]. Подводя итог голоду и коллективизации, А. Грациози констатирует победу сталинистов над крестьянами: в деревне «была установлена система, превратившая крестьян в подчиненную, легально подвергаемую дискриминации группу, судьба которой находилась в руках государства»[307].

Таким образом, мы видим, что в фокусе внимания североамериканской и западноевропейской русистики находится главным образом история советского крестьянства периода сталинской эпохи. Это связано с тем, что именно советская модернизация сельского хозяйства, проходившая в форме насильственной коллективизации, стала механизмом разрушения традиционной сельской культуры. Зарубежные исследователи, хотя и испытывают в некоей степени влияние стереотипов эпохи «холодной войны», тем не менее пытаются восстановить объективную картину жизни советской деревни. Процесс раскрестьянивания в зарубежной историографии оценивается негативно. Неудачи последующих этапов социалистического развития западные историки связывают с трагедией коллективизации. Североамериканские и западноевропейские исследователи, будучи носителями иной культуры, социализированные в рамках демократических ценностей, оценивают сталинский режим и его политику как преступный и антинародный. Проблемы социальной истории крестьянства, оценки действий власти в крестьянской среде, стратегии крестьянского сопротивления, раскрытые зарубежными исследователями, можно использовать в качестве ориентиров для исследования советского крестьянства более позднего периода.